Дневник, 1893–1909

По окончании заседания, когда Государь, простившись с присутствовавшими, удаляется во внутренние комнаты, я провожаю его до дверей соседней гостиной и извиняюсь в том, что позволил себе вторгнуться в его председательские обязанности, но что я сделал это единственно потому, что видел, что он будет поставлен в ложное положение. В ответ на такое заявление, он любезно меня благодарит[572].

Март [573]

14 марта. Понедельник. После общего собрания совещание под председательством великого князя относительно представления Сипягина, главноуправляющего Канцелярией прошений.

История этого дела такая: вскоре по вступлении на престол Александра III он решил уничтожить Комиссию прошений. Статс-секретарь у[574] принятия прошений князь Долгорукий, пользовавшийся нехорошей репутацией, был спущен в Государственный совет, комиссия уничтожена и заменена канцелярией, которая подчинена Рихтеру — командующему Императорской главной квартирой. Для этой канцелярии написано положение (1884 год), в составлении коего я участвовал, и затем Рихтер одиннадцать лет управлял этим учреждением. По его увольнении на его место был назначен Сипягин, человек крайне бездарный, племянник графа Толстого, и потому быстро попавший из уездных предводителей в губернаторы и даже московские губернаторы. Здесь, кланяясь великому князю Сергею Александровичу, он снискал его расположение и по его рекомендации сделался товарищем министра государственных имуществ, а потом внутренних дел, причем Александр III объявил Дурнову[575], что готовит Сипягина ему в преемники. Пробыв три года главноуправляющим Канцелярией у принятия прошений, Сипягин возымел мысли уничтожить всякие правила, существовавшие для Канцелярии прошений, и заменить их одним параграфом, гласящим, что ему предоставляется принимать всевозможные прошения и давать им ход или не давать, удовлетворять их или отказывать, руководствуясь исключительно секретными указаниями самого императора, а отвечая за свои действия лишь пред Богом и совестью.

Легко себе вообразить, какую бурю произвело в Государственном совете представление на эту тему. Министры, от коих затребованы были отзывы, отвечали неодобрительно и притом в довольно резкой форме. Сипягин возражал им, что люди, желающие сохранить для деятельности Канцелярии прошений определительные, законом установленные правила, косвенно стремятся к ограничению самодержавной власти. Видя, какой жалкий оборот при полной неизвестности исхода принимает это дело, я поехал к великому князю Михаилу Николаевичу и высказал ему убеждение о необходимости созвать совещание под его председательством, чтобы попробовать сломить тупое упорство Сипягина.

Совещание действительно состоялось, а между тем дело усложнилось или упростилось тем, что Сипягин представил в Совет проект «указаний», которые он намерен испросить у Государя после того, как его представление будет уважено Советом. Инструкция эта, по мнению Сипягина, должна была оставаться тайной между Государем и им, Сипягиным.

Совещание произошло приблизительно так: великий князь прежде всего обратился к Рихтеру, который заявил, что в 1884 году он принимал участие в составлении положения о Комиссии прошений, а затем по обязанности главноуправляющего в течение одиннадцати лет применяв эти правила, которые считал бы нужным не только не уничтожать, но еще дополнить, умножить, чтобы облегчить исполнение своих обязанностей главноуправляющими.

Будучи спрошен после Рихтера как соучастник в составлении положения, я отвечал, что очень рад слышать отзыв Рихтера, вполне разделяю его мнение о том, что для принятия прошений должна существовать известная нормировка, и думаю, что представленная ныне Сипягиным инструкция, хотя и секретная, служит подтверждением такого мнения, а потому прошу позволения отложить выражение моего мнения до того момента, когда будет обсуждаться эта инструкция. Фриш в качестве бывшего кодификатора много говорил об основных законах, о их твердости, о необходимости сохранения положения, определяющего законный порядок и т. д.

Муравьев (министр юстиции) сказал в высшей степени талантливо длинную речь, в коей разобрал сущность проекта Сипягина, выставив всю его нелепость, опасные последствия, широко открываемое ими для интриги поле. Речь его была содержательна, убедительна, блестяща.

Победоносцев заявил, что представленная Сипягиным инструкция уничтожает основное положение проекта о том, что все прошения должны будут разрешаться без всякой законной нормировки; что, очевидно, инструкция эта должна быть включена в закон, а следовательно, весь проект должен быть переработан, а для такой переработки возвращен Сипягину. Сольский засвидетельствовал, что он разделяет только что слышанные мнения и в случае разногласия в Соединенных департаментах будет энергически их отстаивать (!?).