Дневник (1918-1919)

Вот почему как громом нас ошеломил сначала слух, а затем и официальное сообщение о том, что галицкое правительство обратилось с мирными предложениями к советскому правительству, и вот-вот должен выехать куда-то на галицкую границу для этих переговоров Затонский. Возникла мысль, что уже действительно нет УНР, и галицкое правительство должно, само о себе заботясь, вступать в переговоры с красной Москвой.

Но как внезапно эти слухи и реляции появились, так же внезапно и исчезли, а вместо них новые слухи говорили о каких-то изменениях на фронте, о том даже, что большевики вот-вот будут бежать. Еще большее правдоподобие такому ходу событий придавали сведения, приходившие с юга, с доброармейского русского фронта. Русская общественность в Киеве была лучше информирована о событиях на «их» фронте, чем мы на «нашем».

И действительно, пришел такой день, когда под далекий гром пушек с юго-востока и с запада начали вчерашние наши хозяева «испаряться». Надо отдать им должное: никакая власть не была так организована и не проводила так тщательно эвакуацию! В ее педантизме доходило до смешного. Помню, как мимо Академии наук (Институт Левашовой[84]), куда я часто ходил по делам Научного общества, шла целая вереница повозок, груженных санями. Но вывезти удалось из всего того очень мало. То ли напирали так с запада наши, то ли уже так преграждали путь доброармейцы, но большая часть реквизированного имущества, тех срезанных телефонов и конфискованных печатных машинок, так и осталась сложенной кучами на пристанях.

Уже смеркалось 30 августа, когда вошли в Киев с западного и с северо-западного направлений украинские части. В тот же день сообщил мне кто-то, чтобы наутро я пришел в городскую думу, мол, придется думе как-то заботиться об ограбленном и испуганном городе.

Избранный в «гласные» (с правом совещательного голоса) в 1917 году по списку Украинской социал-демократической рабочей партии, в котором я числился одним из последних, я, из-за выхода старших товарищей из думы для участия в правительстве, скоро остался там с очень небольшим количеством других моих партийных товарищей и представителей других партий. Был я там не столько защитником интересов украинского населения города Киева, сколько каким-то заложником, на которого нападали все меньшинства за мельчайшие неудачные мероприятия украинской власти. В период же опасности для города, когда одна власть убегала, а какая-то другая приходила и была настолько демократична, что признавала органы самоуправления, я уже должен был непременно быть в думе, чтобы представлять город перед очередной властью. Пришлось мне вместе с Рефесом встречать в свое время украинскую армию после первого пребывания большевиков, пришлось и теперь, снова, встречать ее после второго большевистского нашествия.

На следующий день, 31 августа, часов в восемь утра, после тревожной ночи, в которую не спалось, а слышались далекие выстрелы пушек, пошел я в думу[85]. Город имел праздничный вид. Множество народа на улицах и все группами. Что-то дискутируют, о чем-то спорят, волнуются. Все по большей части интеллигенция. Простого народа не видно. Возле городской оперы впервые увидел солдата. Это был солдат в австрийской униформе, который стоял на страже у входа в театр; там расположилась какая-то галицкая часть, а он был от нее часовым. То ли он не болтливый был, то ли ему как часовому не разрешалось разговаривать с посторонними, но на самом деле из него ничего выжать не могли те, кто его со всех сторон окружили и расспрашивали. Всех удивляла австрийская униформа, а некоторых русских — это просто приводило в ярость.

В думе я уже застал всех своих старых знакомых, озабоченных и взволнованных. Оказалось, что из-за Днепра вот только что начала входить в Киев, через Цепной мост, русская добровольческая армия. Заняв еще вчера Киев, украинское командование не поставило на мостах усиленные отряды, и вот через Цепной мост на Печерское продвинулась из-за Днепра довольно крупная часть под командованием полк. Стесселя^{440}. Не обращая внимания на словесный протест, но не встречая никакого вооруженного сопротивления, эта часть вышла наверх и расположилась на Печерском, захватив под свой штаб здание гимназии. Обо всем этом в думе узнали от какого-то галицкого старшины, который оттуда приезжал в поисках кого-то из высшего командования, которое якобы должно было быть уже в думе. Уже сразу видна была какая-то путаница, какая-то растерянность. Никто из тех военных, кто был в думе, не знал, где и кто из старшин теперь находится и когда именно появится.