Дневник (1918-1919)

Вскоре вышел к нам и командир части, полк. Стессель, не старый еще человек. У него был очень невзрачный вид какого-то провинциального станового пристава (начальника районной полиции), а еще к тому и пьяный был такой, что не мог и на ногах ровно стоять. Говорить с ним долго не пришлось. У него уже была выработана линия поведения: «Австриякам здесь нечего делать и мы с ними драться не будем, если они уйдут подобру-поздорову. Украинцы — это другое дело! Они для нас хуже большевиков: они большевики, но только худшего сорта. Они идут против России! Большевики же делают то дело, которое и Доброармия поставила своей целью. Правда, они теперь красные, но, даст Бог, потом они побелеют».

Я пересказываю подробности всей нашей беседы, потому что во-первых — она была какая-то бессистемная, как разговор с любым пьяным человеком, а во-вторых — потому что это не был и разговор собственно, а пьяная, заученная еще на трезвую голову какая-то декларация, к которой без всякого внимания относились присутствующие здесь деникинские офицеры.

Нечего уже и говорить о той целой толпе солдат, которая нас окружила. Итак, ни с чем мы должны были возвращаться домой.

Когда мы садились в наше авто, к нам подошел галицкий сотник и просил нас взять его с собой. Он убедился, что с конем ничего не выяснится, расстроенный ехал в свой штаб. Пока автомобиль трогался, сзади подошел какой-то солдат и озабоченно спросил нас, договорились ли мы до чего-нибудь. Я сказал, что нет. Солдат уверенно заявил, что в их армии много есть, как и он, полтавчан и харьковчан, и они против украинцев драться не будут. Наш разговор грубой бранью, обращенной к этому солдату, прервал какой-то деникинский офицер, ехали мы как можно быстрее и слушали всю дорогу сетования сотника Стадника, как вежливо он нам представился. Рассказывал по дороге о своих приключениях и на малоазиатском фронте, и на Балканах, и сравнивал с тем, что с ним случилось вот на нашей Украине.

В думе мы узнали, что ген. Кравса еще нет, и что он, видимо, скоро приедет с железнодорожного вокзала. Чтобы сэкономить время, мы сразу же поехали ему навстречу, и я еще раз имел возможность видеть и на Фундуклеевской, и на Тимофеевской улицах деникинских гражданских конников, которые вели какую-то свою тайную работу…

На Безаковской улице, у самой Жилянской, наше авто остановилось; оказалось, что случилась серьезная неисправность, и дальше ехать нельзя. Пока мы нашли магазин, где не был срезан телефон, пока мы связались с думой, чтобы вызвать другое авто, мимо нас в думу проехал и ген. Кравс со своим штабом.

Когда мы вернулись, то застали в думе довольно много военных-галичан; было еще много думских советников и разной другой публики. Все ждали, очевидно, городского голову, чтобы выяснить ситуацию. В кабинете головы стояли большие столы, и за ними сидела штабная старшина и мы, «отцы города». Ген. Кравс едва мог связать несколько слов на ломаном украинском языке, а его начальник штаба, молодой еще старшина, ни одного слова не мог сказать и, кажется, и не все понимал. Ситуация сложилась немного неприятная, потому что не многие из нас умели говорить по-немецки и даже понимать тот венский диалект, которым между собой разговаривали штабисты. Так что, говорил с нами официально, вместо Кравса, полк. Микитка. Ничего о политике, а только о требованиях армии, которые должен удовлетворить город. Как раз после этих официальных переговоров и пришла в думу делегация от украинской общественности из клуба, которая между тем успела собраться и организовать так наз. Общественный комитет, который потом довольно долго играл роль нелегального украинского правительства, и влияние его простиралось далеко за пределы Киева, почти на всю зону доброармейской оккупации. Не помню теперь состав этой делегации. Помню только, что и среди нее не было человека, который мог бы договориться с ген. Кравсом и начальником его штаба. На все наши тревоги со стороны Кравса была какая-то стереотипная успокаивающая фраза, которая нас не успокаивала, а отрывки быстрых перекликиваний генерала с его начальником штаба всем нам внушали тяжелые беспокойные предчувствия.

Кто-то из делегатов въедливо и грустно, увидев, что мы ни до чего не договоримся, бросил другим, что, мол, очевидно «господа Стессель и Кравс сами быстрее договорятся на своем родном языке…» Донимали мы еще полк. Микитку, но ничего не услышали от него, хотя сами ему от возмущения наговорили много даже и неприятного. К ген. Кравсу пришла в это время делегация от российской общественности со своим флагом. Я не был при этом и не знаю, на каком языке и о чем говорили они, но в результате этого разговора ген. Кравс приказал вывесить на балконе городской думы, где со вчерашнего вечера развевался украинский флаг, еще и флаг российский.