Дневник (1918-1919)

25 мая

Я снова ездил с комиссией на могилу, но, видимо, из наших стараний по крайней мере этим летом ничего не выйдет, потому что до сих пор не выяснилось, как к нашим проектам отнесется гетманский кабинет с Лизогубом во главе. Хотя, может, Лизогуб и отнесется благосклонно, потому что он еще при самодержавном правительстве, будучи председателем Полтавского губернского земства, говорил, что «Кобзарь» всегда будет его настольной книгой, что он очень уважает Шевченко, который был личным другом его отца и даже из ссылки переписывался с ним.

По дороге мы слышали много всяких невероятных слухов о боях крестьян с немцами. Под Каневом давно уже немцы окружили польский корпус^{199}, перешедший еще при самодержавном правительстве из Польши в Россию, чтобы его обезоружить. До разгона Ц. Рады крестьяне помогали немцам, а теперь они уже начали поддерживать поляков, которые заявили им, что они воюют с немцами «за вашу и нашу свободу», на этой почве, говорят, случались у крестьян столкновения с немцами, но немцы в конце концов голодом вынудили поляков сдать оружие. То же самое происходит и вокруг Золотоноши с целым рядом сел: они, окопавшись, не хотят сдавать оружия, а немцы окружают их со всех сторон артиллерией. Говорят, что в той местности крестьяне убили поодиночке больше десятка немцев и не хотят выдать ни виновников, ни оружия. Рассказывают, что зажиточные крестьяне стоят за гетманское правительство, потому что оно разогнало земельные комитеты и вернуло им землю, которую захватила «пролетария», а беднота проводит против них «аграрный» террор — поджигает, убивает из-за угла, портит посевы, немцы же пытаются навести порядок, обезоружить бедноту, арестовывают виноватых, вот из-за чего беднота и враждует против немцев. Кроме того, немцы вывозят из сел хлеб, и он страшно дорожает, и беднота должна голодать, потому что теперь купить ей негде. Спілка и эсеровская организация поддерживают своей агитацией этот боевой настрой бедноты и подстрекают ее к партизанской войне. Не знаю, чем это все закончится, но для меня ясно, что многие крестьяне пострадают. Мой управляющий из Перешор пишет, что австрийское командование отбирает у крестьян награбленное помещичье имущество и «где находят награбленное, применяют к тем телесное наказание, увеличивая его по количеству и цене награбленного». Вг. Окнах, на границе с Подольской губернией, в 20-ти верстах от Перешор, когда крестьяне отказались выдать оружие и убили несколько немцев, то привезли артиллерию и крестьяне были «сильно наказаны» но как именно, о том управляющий еще не узнал. Хотя у меня ни в Перешорах, ни в Кононовке крестьяне ничего не ограбили и «наказывать» их никто не будет, но мне совсем не хочется туда ехать. Я не был там в самый разгар большевизма, то как-то неловко ехать туда теперь, когда возобладала реакция. Хотя у меня с крестьянами всегда были хорошие отношения, но в такие заостренные моменты, как сейчас и 1905-й год, они считали меня своим врагом, как человека, принадлежащего к враждебного им классу — помещиков. Правда, и в Перешорах, и в Кононовке есть несколько мужиков из более зажиточных, которые и в самые сложные времена были со мной в хороших отношениях, приезжали ко мне, расспрашивали, советовались о том, что оно теперь делается и что с того будет. Я говорил им, что всякая революция, как говорил мой учитель истории Смоленский, идет по такой схеме: есть монархия «быть по сему», наступает революция, которая, сбросив монарха, объявляет республику, а при дальнейшем развитии, республика переходит в «режьпублику» т.е. из монархии уже делается анархия, а затем вновь возвращается монархия — и «быть по сему» т.е. начинают бить розгами по старой даме^[52]. Стало быть, я их предупреждал, что если революция приведет к анархии, то беспременно вернется монархия и наступит реакция; я уговаривал их, предостерегал, отводил от крайних анархических поступков, чтобы потом они не были биты. Они мне верили, потому что в 1905 году я их так же предостерегал, и их не били, как соседних крестьян. А когда петроградское большевистское правительство, а за ним и Ц. Рада узаконили тот грабеж, который совершили везде крестьяне, то и перешоряне и кононовчане перестали мне верить, и я сам начал сомневаться в том, как бы не отобрали земли безвозмездно. Но все-таки я их утешал и сам утешался тем, что между нами не получилось никаких эксцессов и земля перешла к ним по закону, принятому правительством. Они все же считали, что большевистский закон лучше, потому что Ц. Рада оставила за землевладельцами усадьбы, сады, виноградники и т.д., а большевики все это передали народу.

Думаю, что у нас со временем установятся хорошие отношения, потому что ни они мне, ни я им ничего огорчительного не сделали, но все-таки не тянет уже меня в деревню, и я охотно все распродам, как только можно будет делать купчие; оставлю себе усадьбу для дачи и кусочек земли вокруг нее.

29 мая