Дневник Евы Хейман

Маришка ушла от нас, но каждый вечер, когда становится темно, она прокрадывается к нам, так же, как Золтан Надани. Приходит и очень много тут делает, чтобы днем у нас было поменьше работы. А все-таки я, милый Дневничок, ох как устаю! Хотя даже Аги нам помогает, правда, пользы от нее мало. Бабушка все время Аги ругает, да и себя тоже: вырастила я тебя принцессой, знать бы только, зачем? Дело в том, что Аги, когда была девушкой, все время училась; я видела ее табели, она была очень хорошей ученицей, и французский знает прекрасно, она даже в университете училась. Там, правда, по протекции, благодаря дедушке. Врач нам сказал, бабушке сейчас ни в чем нельзя перечить, иначе у нее сразу начинается приступ, и Аги этого боится почти так же, как я. Знаешь, Дневничок, мой папа все еще находится в школе на улице Кёрёш, и я все еще ношу ему обед, а народу там с каждым днем все больше. Иногда приходится часами ждать, пока разрешат передать ему судки, и не каждый раз удается с ним поговорить. Если я долго не возвращаюсь, Аги уже сидит у дверей, ждет, когда на улице послышатся мои шаги; она боится, что меня тоже возьмут в заложники, как папу. До чего же тяжелая у нас жизнь, милый мой Дневничок! Спокойной ночи. эээ

16 апреля 1944 года

Сегодня из Пешта приехал двоюродный брат Аги, он – христианин и служит в гостинице «Паннония». Зовут его Шандор Кауфман. Он привез Аги и дяде Беле фальшивые документы, которые добыл в гостинице. Он считает, что им обязательно нужно бежать, ближайшей же ночью, в Пешт – например, через Бекешчабу[26]. Ах, милый мой Дневничок, кошмарный сегодня был день: бабушка, как только услышала, о чем он говорит, упала на пол и принялась дико кричать. Что Аги – убийца, потому что, если Аги и дядя Бела сбегут, ее убьют вместо них. И еще всякие ужасные вещи. Дескать, Аги, в конце концов, честное слово дала, что никто не сбежит, и пусть будет, что будет! Дядя Шандор сказал, что в Пеште «ужас что творится», но это все-таки большой город, там найдутся какие-нибудь социалисты или коммунисты, арийцы, которые спрячут Аги и дядю Белу. Он еще всякие страшные вещи рассказывал о том, что делают с политическими активистами и с евреями в Пеште, так что Аги даже прогнала меня из комнаты, а дедушка отвел к Маришке, чтобы я не наслушалась лишнего. К бабушке опять пришлось вызывать врача. Когда я вернулась домой от Марицы, был уже вечер. Аги горько рыдала и говорила, что вот, упустили они последнюю возможность, теперь все мы подохнем в Польше. Первый раз я услышала от Аги такое. Стало быть, это все-таки правда, увезут нас в Польшу. Так же, как Марту. Наверно, меня туда отвезут потому, что у меня был красный велосипед, как у Марты. Знаю, это глупость, то, что я сейчас написала, но, милый мой Дневничок, поверь, я уже начинаю бояться, что тоже тронусь умом, как бабушка. Потому что я слышала, как врач сказал Аги: к сожалению, бабушка умом тронулась. Но если все снова будет в порядке, она наверняка выздоровеет, потому что она все-таки не сумасшедшая. Дядя Шандор и для меня привез документы, но мне их даже не показали: бабушка так всех напугала, что Шандор в тот же вечер уехал обратно в Пешт.

19 апреля 1944 года

Есть тут, милый мой Дневничок, одна портниха, по фамилии Якоби, которая каждый год шила мне такие чудесные платьица. Она очень любит и меня, и Аги, и она – арийка. Эта портниха не знала, что бедная бабушка Рац больна, и она тоже тайком пришла к нам вечером, как Маришка и дядя Золтан. Пришла и вызвала бабушку в кухню, чтобы никто не знал, о чем они говорят. Аги, чувствуя, что что-то тут не то, пошла следом за ними, но вмешаться не успела: бабушка уже вопила во все горло, как в тот день, когда из Пешта приехал дядя Шандор с фальшивыми бумагами. Выяснилось, что Якоби хотела забрать меня к себе, причем той же ночью, чтобы никто не знал, что я прячусь у нее. Она и платья мои могла бы с собой захватить, это никому бы бросилось в глаза, раз она портниха. А бабушка набросилась на нее, дескать, она этого не допустит, потому что Якоби – плохая женщина, она бы меня продавала мужчинам, и тогда бы я тоже стала плохой женщиной. Якоби так обиделась на бабушку, что Аги после этого отвела ее в детскую и там объяснила ей, что бабушка совсем свихнулась и что Господь Бог отблагодарит Якоби за то, что она пожалела несчастного ребенка, то есть меня. Аги даже тете Аги Фридендер, хотя та – ее лучшая подруга в Вараде, не говорила, что творится с бабушкой, только сказала как-то, что нервы у бабушки совсем никуда. Видимо, Аги стыдно, что бабушка свихнулась, хотя никто в этом не виноват, виноват только проклятый Гитлер.