Дневник Евы Хейман

А эта Якоби вовсе и не плохая женщина, как бабушка говорит, а очень даже хорошая, и я не понимаю, с какой стати бабушка решила, что тетя Якоби продавала бы меня мужчинам. Нынче никто не захочет купить девочку еврейку, и Аги тоже сказала, что бабушка потому говорит такие вещи, что больна. Знаешь, милый мой Дневничок, как бы ни было тяжело долго не видеть Аги и других, я все же пошла бы к тете Якоби, или с дядей Шандором поехала бы куда угодно, где обо мне не знают, что я еврейка, и не отправят меня в Польшу, как Марту.

20 апреля 1944 года

Каждый день, милый мой Дневничок, появляется куча новых законов против евреев. Сегодня, например, у нас забрали все машины и аппараты. Забрали швейную машинку, радио, телефонный аппарат, пылесос, электрический тостер, мой фотоаппарат, дедушкин электрокамин. О фотоаппарате я уж не жалею, хотя мне даже расписку не дали за него, так же, как и за велосипед. Унесли и пишущую машинку дяди Белы, но он тоже об этом не жалел. Когда кончится война, у нас и так все будет. Аги сказала, радоваться надо, что забирают пока вещи, а не людей. Тут она права, после войны у меня, может, даже Цейс Икон будет, с ним я буду работать фотокорреспондентом, а вот мамы или дедушки у меня никогда больше не будет. Бедный дедушка теперь и в аптеку не может пойти, потому что евреям можно появляться на улице только утром, с 9 до 10 часов. Дедушке, бедняжке, до сих пор было лучше всех, он целый день работал в аптеке и не видел, что творится дома. Бабушке сейчас немного лучше, ей дают лекарство и делают уколы, от них она много спит. Знаешь, Дневничок, спустя долгое время у меня, наконец, какая-то радость. Папу сегодня отпустили с улицы Кёрёш домой, но печать с его квартиры не сняли, так что он живет у бабушки Луйзы. Дядя Бела и дедушка дали ему пару рубашек и пижаму, потому что, когда он был заложником на улице Кёрёш, ему разрешили взять с собой только смену белья. Интересно, милый мой Дневничок, папа вроде бы и не радуется тому, что его выпустили. Он сказал, ему кажется, это еще не конец, а начало чего-то. Что может быть такого, что даже хуже этого? Знаю, только Польша. Хотя, как считает папа, это исключено, потому что русские уже почти подошли к Яссам, да и должны же когда-нибудь американцы все-таки высадиться на берег. Говорят, страшные бомбежки в Пеште тоже показывают, что англичане, американцы и русские готовятся к какому-то большому наступлению и что это будет последний удар по Германии. А папа даже сказал, что у них и вагонов не хватит, чтобы вывезти в Польшу такую массу людей: ведь в Венгрии живет почти миллион евреев. Англичане все время бомбят железные дороги. Сейчас, когда у нас нет радио, мы ничего не знаем. В газетах все время пишут, что немцы и венгры одерживают победы. Это, конечно, вранье, как и все, что можно прочитать нынче в газетах. Аги говорит, там работают сплошь такие журналисты, которых в нормальном мире просто повесили бы. Бабушка целый день или убирается, или спит. Принялась вот паркет натирать, будто это сейчас важно. А перед этим чистила серебро, только сегодня все серебряные приборы у нас забрали. Я тебе, милый мой Дневничок, не успеваю писать, что у нас забирают и в какой день. Потому что и так все унесут. Как хорошо было у нас дома еще в марте, когда Аги и дядя Бела только приехали. Дядя Бела смотрел и все восхищался, говорил, что много лет уже не бывал в таком уютном доме. В России они жили даже в хлевах, и это было еще хорошо, а чаще всего эти бедняги, которые служили в трудовых батальонах, спали вообще под открытым небом. Теперь наша квартира уже вовсе не кажется уютной: все, что в ней было хорошего, унесли. Серебро, ковры, картины, венецианское зеркало. За ковры, правда, дали бумагу, но дедушка говорит, мы их никогда не получим обратно. Дедушка с тех пор, как не может работать в аптеке, очень грустный. Взгляд у него такой странный, печальный, и он все время гладит Аги, словно прощается с ней. Аги даже сказала: не надо со мной так, папочка, у меня сердце разрывается. Аги хочет, чтобы папа у нее был всегда! И я это понимаю, я ведь тоже хочу, чтобы все мы были живы. Марта вот не захотела оставаться здесь без отца – и уехала с ним в Польшу, чтобы умереть. Правда, она не могла знать наперед, что ее увозят умирать. Я, милый мой Дневничок, уже много раз, с тех пор, как пришли немцы, думала: знай Марта здесь, в Вараде, какая ужасная смерть ждет ее, если она уедет с папой, – поехала бы она тогда? Я, Дневничок, признаюсь тебе: если бы меня поставили перед выбором, как Марту, то я бы и без папы, и без Аги, и безо всех других осталась бы, потому что я хочу остаться живой!

1 мая 1944 года