Дневник горничной

Я пришла в негодование:

— Так ты меня бросаешь?.. В таком случае, значит, ты — дрянь, негодяй, как и все прочие? Знаешь ли ты это?

Вильям усмехнулся… Действительно, это был незаурядный человек…

— Не трать слов попусту… Когда мы с тобой сходились, я ничего тебе не обещал… точно так же, как и ты… Люди встречаются… сходятся, — хорошо… порывают, расходятся… тоже хорошо. Такова жизнь…

И добавил поучительно:

— Видишь ли, Селестина, в жизни нужна выдержка… нужно то, что я называю «системой». У тебя этой выдержки нет… управлять собою ты не умеешь… Отдаешься во власть своих нервов… Нервы для нашего брата скверная вещь… Запомни хорошенько: «жизнь всегда останется жизнью!»

Мне кажется, что я охотно бросилась бы на него и с бешенством впилась бы ногтями в его лицо — это бесстрастное и трусливое лицо лакея, если бы внезапно слезы не явились на помощь облегчить мои слишком натянутые нервы. Негодование мое улеглось и я стала умолять его.

— О! Вильям!.. Вильям!.. Мой милый Вильям!.. Мой дорогой, милый Вильям… Как я несчастна!..

Вильям попытался немного меня ободрить… И надо сказать, он пустил в ход всю силу своего красноречия и всю свою философию… В течение всего дня он угнетал меня своим мрачным и безнадежным глубокомыслием, афоризмами… беспрестанно повторяя все те же дурацкие слова:

— … Такова жизнь… жизнь…

Надо, однако, отдать ему справедливость… Для последнего раза он был очарователен, хотя немного слишком торжественен, и оказал мне массу услуг. Вечером, после обеда, взвалил мои вещи на извозчика и проводил меня к одному квартиросодержателю, с которым был знаком; из своих денег заплатил ему за неделю вперед и просил, чтобы за мной хорошенько ухаживали… Мне хотелось, чтобы он остался у меня на ночь… Но у него назначено было свиданье с Эдгаром!..

— Понимаешь, Эдгара я не могу заставить ждать… И как раз, может, у него есть для тебя место?.. Место, по рекомендации Эдгара… О! это было бы шикарно!..

Расставаясь со мною, он сказал:

— Я зайду завтра навестить тебя. Будь умницей… не делай больше глупостей… Это ни к чему не ведет. И проникнись хорошенько этой истиной, Селестина, что жизнь… всегда останется жизнью…

На другой день я напрасно прождала его… Он не пришел…

— Такова жизнь… — сказала я себе…

На следующий день мне так захотелось увидать его, что я пошла в дом. В кухне я застала высокую блондинку, нахальную, красивую… красивее меня…

— Евгении нет дома?.. — спросила я.

— Нет, ее нет… — сухо ответила блондинка.

— А Вильяма?..

— И Вильяма тоже нет…

— Где он?

— А я почем знаю?

— Я хочу его видеть. Подите, скажите ему, что я хочу его видеть…

Блондинка окинула меня презрительным взглядом:

— Скажите, пожалуйста?.. Что я — ваша прислуга, что ли?

Я поняла все… И так как я устала сражаться, то удалилась…

— Такова жизнь…

Эта фраза преследовала меня, овладела мною, как завладевает нами иногда припев, слышанный в кафе-концерте…

И, уходя, я невольно вспомнила — не без боли в сердце — веселье, которое встретило меня в этом доме. Вероятно, повторилась та же самая сцена… Откупорили традиционную бутылку шампанского… Вильям, вероятно, посадил блондинку к себе на колени и шептал ей на ухо:

— Надо быть ласковой с Биби…

Те же слова… те же жесты… те же ласки… между тем как Евгения, пожирая глазами сына привратницы, увлекала его в соседнюю комнату.

— Твое личико!.. твои ручки!.. твои большие глаза!

Я шла в каком-то отупении, ничего не понимая… повторяя про себя с глупым упрямством:

— Полно… Такова жизнь… Такова жизнь…

В течение целого часа я ходила по тротуару перед воротами, взад и вперед, в надежде, что Вильям выйдет или войдет в дом. Я видела, как вошел лавочник, модисточка с двумя картонами, посыльный из магазина Лувр… видела выходивших паяльщиков… и еще кого-то… не знаю кого, какие-то тени… призраки… Я не посмела зайти даже к соседней привратнице… Она, конечно, плохо приняла бы меня… Да и что могла бы она мне сказать?.. Наконец, я окончательно ушла, преследуемая этим надоедным припевом:

— Такова жизнь…

Улицы показались мне невыносимо тоскливыми… Прохожие имели вид фантомов. Каждый раз, как я издали видела цилиндр, блестевший подобно маяку во мраке или куполу на солнце, сердце мое ёкало. Но всякий раз это оказывался не Вильям… На свинцовом угрюмом небе не виднелось никакого просвета…

Я вошла в свою комнату, полная отвращения ко всему…

О, да! Мужчины!.. Кто бы они ни были — извозчики, лакеи, священники или поэты, — все они одинаковы… Сволочь!..

* * *