Дневник и воспоминания киевской студентки

Милиция помещалась в доме главного лесничего уезда. Она туда переехала из совершенно разорённого ею дома некоего Марголина, который, по словам Крупецкого, был выслан в концентрационный лагерь в Москву.

Некоторым лицам удалось защититься: городовой врач отдал часть своего дома под госконтроль, прокурор под библиотеку, две одинокие барышни уступили несколько комнат детскому саду и т.д.

И. работала в хозяйственном отделе несуществующего учреждения. Вся деятельность служащих сводилась к тому, чтобы выдавать друг другу пайки, фураж и записывать это. За исключением И. и еще двух барышень, все служащие были коммунистами. Они были из рабочих и крестьян. Все почти были христиане. К единственным двум евреям относились пренебрежительно. Однажды в это учреждение попала польская прокламация, призывавшая русских сбросить с себя ярмо большевизма, наложенное на них евреями. Воззвание это рассмешило их. Трудно сказать был ли искренен их коммунизм. Один из них имел хутор на юге, другой лично знал вел. кн. Елизавету Феодоровну, бывая у монахини того монастыря, где она жила. Он всегда отзывался о ней с уважением.

3.

Так проходили недели. По нескольку раз в день приезжали поезда с солдатами и орудиями. Но вместе с тем, одна коммунистка сказала Д., что предполагает скоро эвакуироваться в Киев. Такие сообщения поддерживали нас в нашем отчаянии.

Артиллерийские бои бывали все чаще и сильней. Дороговизна росла. Соль почти совсем исчезла. Бывали дни, когда за фунт требовали 1800 рублей советскими. За соль крестьяне давали картофель, сало, молочные продукты. К несчастью соседние деревни были бедные, к тому же их разоряли постоянные постои. В один из самых неприятных дней, когда мы не имели ни хлеба, ни картофеля, мне удалось достать за фунт соли пуд картофеля в ближайшей деревне. Я его пронесла на спине около 2-х верст. Как ни непривычно было это занятое для горожанки, я все-таки предпочитала это или даже советскую службу — полному бездействию. В такие минуты наше отчаяние выражалось в ссорах, упреках.

С течением времени я снова начала делать планы бегства. Я надеялась воспользоваться одним из объездов по уезду, которые должна делать заведующая библиотечным отделом. Представлялся также случай поехать Днепром в Жлобин. Эта станция была главным местом переправ через границу; так ехали в Польшу беглецы из Великороссии.

В Р. кроме нас застряли еще киевляне, приехавшие позже. Я хотела присоединиться к ним, но не успела. Им же не повезло; они благополучно добрались до места назначения (избежав, благодаря взятке, обыска на пароходе), но не могли выехать дальше, так как под Жлобиным начались бои. Но он так и не был взят, и наши друзья выбрались, за границу только после долгих мытарств.

Первого мая было большое торжество, не только для большевиков, но и для нас: мы узнали о взятии Житомира. Шествие с красными знаменами было испорчено; прилетел польский аэроплан, и брошенные с него бомбы испугали шествующих.

Вечером персонал санитарного поезда, стоявшего около нас, устроил концерт. Больше всего времени заняли речи. Наиболее толковую произнес рабочий Котов, бывший слушатель рабочего университета Зиновьева. Он старался объяснить нам, что вся история вела человечество к коммунистическому строю. Он сознавался, что жизнь в России ужасна, но уверял нас, что это переходное время, эпоха разрушения старого. С началом творчества все будет великолепно. — «Сначала успокоение, потом реформы». — Но он держался корректно. После него выступил фанатик. Сначала он заставил нас, стоя, петь интернационал, затем посыпались обычные ругательства: «золотопогонная, белогвардейская сволочь, мерзавцы паны, подлая буржуазия» и т.д. Но между двумя ругательствами, он сообщил нам, что Житомир в польских руках. Снова мелькнула надежда; поляки могли продвинуться до Днепра.

После речей начался концерт. Под аккомпанемент гармоник, на которых они играли превосходно, два матроса пели циничные, богохульные куплеты, очень понравившиеся публике. Они были так мерзки, что, хотя оскорбляли не мою религию, я ушла.

С этого дня мы еще с большей тревогой читали сводки, расклеенные по стенам домов (единственные газеты, доступные жителям Р.), о событиях на фронте, они для большевиков были неприятны, сообщали с опозданием, но я должна сознаться, что в общем советские газеты не лгали. Они сгущали краски, раздували известия о стачках и восстаниях, но самих фактов не выдумывали.