Дневник. На Поместный Собор. 1917–1918

После заседания я пообедал тут же, в буфете для соборян, а затем отправился в Семинарию, с намерением там остаться на временное жительство, ввиду того что в Кремль нельзя было идти, так как пропуска туда нет, и пальба происходит вокруг Кремля, на Театральной площади и у Страстного монастыря*, на колокольню которого втащен пулемет, поливающий площадь. Пушечные выстрелы то и дело гремели. В Семинарию я попал как раз на епископскую трапезу, где трапезуют все обитающие здесь святители, в числе более тридцати. Трогательно было видеть эту трапезу со святителями в подрясниках, в простом обиходе. Затем я навещал в келлиях некоторых святителей и пил чай с преосвященным Анастасием у преосвященного Иннокентия Ташкентского и Анатолия Томского. Нам предлагали остаться в Семинарии, обещая найти помещение каких-либо отсутствующих преосвященных. Но мы нашли более удобным для себя отправиться на Подворье, где мы уже одну ночь переночевали, никого не стесняя. Отправились мы в четыре часа переулками. В это время шла сильнейшая пулеметная пальба, по моему предположению, возле Сухаревой башни*. Тут, как передавали, против Страстного устроены баррикады, из-за которых постоянно происходит стрельба. Во время нашего пути также раздалось несколько пушечных выстрелов. Народ пугливо высматривал из подворотен, на Самотеке скопление народа, выжидающего чего-то.

Выслушали мы всенощную в Крестовой митрополичьей церкви и приготовлялись к служению завтра в Храме Христа Спасителя, где объявлено было на Соборе о торжественном служении и о всенародном молении об умиротворении междоусобной брани. Вечеряли у Митрополита живущие постоянно у него преосвященные — митрополит Киевский Владимир и Агафангел Ярославский, и мы — беженцы. Ночью опять происходила стрельба и пушечная канонада. Занимала она с часов трех до восьми утра.

29-го. Воскресенье. С восьми утра началась опять сильная пушечная канонада. А между тем нужно было ехать в Храм Спасителя[175].

[30-е октября. Понедельник.] На сегодняшнем заседании был поставлен прежде всего вопрос: сейчас ли приступить к избранию Патриарха, согласно поданному заявлению более семидесяти членов Собора и решению Соборного совета, или отложить. Начались дебаты, прения обострились. Но во всяком случае большинство решило сейчас же приступить к избранию. Затем обсуждался способ избрания. Решено наметить записками по одному кандидату из епископов и вообще клириков, а затем из указанных кандидатов избрать троих, а из этих троих по жребию избрать одного. На этом и остановились тоже после больших прений. В результате из 278, при нескольких воздержавшихся (голосовали 259) получилось следующее: Антоний архиепископ Харьковский — 101, Кирилл архиепископ Тамбовский — 27, митрополит Тихон — 23, митрополит Платон — 22, Я — 14, митрополит Владимир, архиепископ Анастасий и протопресвитер Шавельский — по 13, архиепископ Сергий — 5, архиепископ Иаков — 3 и т. д. по два голоса и одному. При этом протопресвитер Успенского собора Н. А. Любимов, несмотря на то что имеет жену, получил один, а мирянин А. Д. Самарин — 3. Названы так или иначе всех 25 кандидатов. Я и некоторые другие епископы думали отказаться от дальнейшей баллотировки. А о. Шавельский даже и заявил об этом. Но постановлено на епископском совещании никому не отказываться, а принять на себя мученический подвиг.

По приезде тем же способом домой мы застали караул у ворот и у митрополичьего подъезда, а в комнатах митрополичьих и у нас — в келлиях происходил обыск, который производили два в солдатской форме, а два в костюме рабочих и один из них семитического типа, вооруженные, в фуражках. В присутствии митрополитов они осматривали гардероб, чемоданы, письменные ящики, ища, по их словам, оружие, так как-де, по имеющимся сведениям, отсюда из подъезда раздавались выстрелы. Кроме того, они-де искали, не скрываются ли здесь где-нибудь юнкера. Они показывали ордера от революционного Комитета. Из этого мы заключили, что это — большевики. И действительно, по сведениям, наш район находится в ведении большевиков, которые, впрочем, везде берут перевес. Были они и у меня в моей крошечной келлии, но ничего не нашли, так как здесь со мною ничего нет. Мы полагаем, что это — репетиция будущей экспроприации, после того как они возьмут перевес и начнут расправу с буржуями и нами — духовными. Вот в какое время мы живем. Власти нет. Не к кому обратиться за защитою. Могут перерезать нас как овнов.

Пишу эти строки в восемь часов вечера, под аккомпанемент пушечной пальбы и неумолкаемой пулеметной и ружейной трескотни. Это — не преувеличение, а к глубокому прискорбию — неприкрашенная действительность. Если только эти выстрелы не холостые, то сколько несчастий они несут!

А что происходит теперь на фронте? Никаких газет нет*. Быть может, немец подступает к столице. Быть может, высадка сделана. Говорят, что Двинск взят. Если придется еще жить, то обо всем происходящем будем вспоминать как о страшном кошмаре.