Дневник. На Поместный Собор. 1917–1918

В час мы, все преосвященные с Патриархом во главе, пили чай в архиерейской столовой, каковою является «учительская» комната. В половине второго мы все отправились в семинарскую столовую, где от Патриарха предложена трапеза для всех соборян и служащих на 400 человек. Трапеза не обильная количеством, так как теперь трудно достать провизию, но очень достаточная и сытная: кулебяка, рассольник или солянка и жаркое. В конце трапезы я от имени соборян в краткой речи выразил благодарность Его Святейшеству за его любовь к соборянам, выразившуюся в общении хлеба и соли. В речи своей я исходил из ныне читаемого Евангелия о званных на вечерю, применивши эту притчу к предложенной Патриархом вечери. А затем я выразил ту мысль, что общение в трапезах — в Слове Божием и в понятиях русского народа является выражением внимания и любви. На такую любовь Патриарха к нам, заметил я, несомненно и мы ответствуем такою же любовию и благодарностию. После этого пропето было многолетие Патриарху, который с своей стороны поблагодарил всех званных на вечерю и извинился за скудость ее по обстоятельствам нашего времени. Трапеза закончилась в двадцать минут третьего. Патриарх отправился в квартиру Ректора, чтобы затем прибыть на назначенное в три часа «открытое учебное собрание» в ознаменование совершившегося пятидесятилетия со дня кончины Московского Митрополита Филарета († 19 ноября 1867 г.), устроенное основанным им Обществом любителей духовного просвещения*. А я отправился с митрополитом Вениамином в его помещение, здесь же в Семинарии. Едва мы успели выпить по стакану чаю, как отправились в три часа в Семинарский зал на Собрание. В четверть четвертого прибыл Его Святейшество. Народу набралось достаточно. И вот началось это ученое собрание, длившееся до семи часов вечера. Предварительно произнес краткую речь Патриарх, посвященную памяти величайшего из своих предшественников. Между прочим, он выразил мысль, уже неоднократно высказывавшуюся им, что как бы нужен был теперь, во дни восстановления Патриаршества, Филарет, который поистине был бы Патриархом. Речь, по обыкновению, была проста и дышала искренностию, и вполне была уместна. Затем следовало исполнение следующей программы: 1) Речь Председателя Общества протоиерея Н. И. Боголюбского*; 2) Краткие сообщения представителей разных Московских учебных и благотворительных учреждений о том, что сделано для них почившим Святителем; 3) Речь профессора Московской духовной академии Μ. М. Тареева «Митрополит Филарет, как богослов»*; 4) Речь доцента той же Академии В. П. Виноградова: «Митрополит Филарет, как проповедник»*. Вот сколько духовной пищи предложено; но она оказалась слишком обильною, и если бы предлагалась по частям, может быть была бы удобоваримою, но в данное время, после длинной службы, после вещественной трапезы, да отчасти и по качеству, она оказалась такою тяжелою, что многие из собравшихся не выдержали и ушли. Ушел и я, в половине седьмого вечера, хотя было несколько и неудобно оставлять одного Патриарха за столом; но, прежде всего, я ушел с его благословения, а затем мне нужно было спешить на более интересное собрание в Соборной палате, на чтение об иконописи В. М. Васнецова*. Я ушел во время доклада последнего оратора — Виноградова. По моему мнению, да и по мнению многих других, подобные длительные собрания являются издевательством над терпением слушателей, особенно тех, которые по обязанности должны [быть] слушателями, отсутствием меры и воспитанности со стороны устроителей и участников. Они не понимают приличия, хотя бы, например, по отношению к Патриарху, который делает им честь своим присутствием, а они злоупотребляют его любезностию, не обращая внимания, что он с раннего утра на ногах. Я сказал Патриарху, что подобных глумлений и мучений ораторов у меня не бывает, так как я каждому оратору назначаю срок, и собрания у меня длятся в общем не более двух часов. Ораторам назначается определенный срок — 30–40 минут; время достаточное, чтобы возбудить интерес к предмету или — надоесть. Сам Председатель сказал еще довольно интересную речь, в течение двадцати пяти минут. Затем пошли «краткие сообщения», на самом деле каждое не менее получаса, и только Ректор Вифанской семинарии* произнес в течение десяти минут. Да притом дикция у большинства плохая, чтение по тетрадке. Ректор Семинарии Московской архимандрит Сергий* произнес неприличную и по тону, и по содержанию речь, с развязанностью фельетониста и пошлого либерала. Восхваляя Филарета, он «не мог не остановиться на некоторых темных чертах личности его, — но, конечно, не с целью запятнания его (?), а во имя исторической правды. Я же лично преклоняюсь пред ним», и в таком роде пошлости. Он обвинил его в сухости, черствости, что он обращал внимание только на внешнюю дисциплину, что он не давал евангелие священникам и народу, а только требник (?!) и прочие безумные глаголы. Его речь произвела такое впечатление, как если бы кого-нибудь пригласили в порядочное общество, и он тут нагадил бы… Профессор Тареев прескучную прочитал лекцию в течение часа. И я не понимаю, как подобные ораторы не видят или не чувствуют, что нет никакой связи между лектором и публикою, что иные зевают, иные посмеиваются, иные выражают негодование на лице и жестами, а иные просто уходят. К сожалению, это — обычная профессорская манера, выработанная отсутствием у большинства профессоров слушателей. Я вышел возмущенный от тона собрания, — да и не я один; и отправился с митрополитом Вениамином, архиепископами Кириллом и Евлогием в Соборную палату, где уже читал соборянам об иконописи гениальный художник В. М. Васнецов. Вот тут-то я отдохнул душею. Проникновенно и любовно излагал он историю иконографии, о цветущем самобытном состоянии ее в XV–XVI вв., о расцвете ее в Новгороде, об упадке с XVII века, о настоящем состоянии и т. д. Все это близко и дорого мне. А главное, любовь его к предмету, его безыскусственное вдохновение передавались всем слушателям, слушавшим его с затаенным дыханием. К сожалению, не мог я просидеть там до конца. Патриарх просил прибыть к восьми часам, где будут «пении дружественные» Преосвященных, званных на малую вечерю. Такими оказались: архиепископ Рязанский Иоанн, бывший Рижский, Константин, архиепископ Могилевский, Нафанаил Архангельский, Евсевий Псковский, Михаил Гродненский и, конечно, свои — я, Агафангел и Анастасий. Трапеза была даже с маленьким утешеньицем, так редким в настоящее время, — рюмочкою мадеры и бокалом шампанского. Патриарх очень внимательный и угостительный хозяин. Простота его в обращении поразительна. Кроме того, у него очень богатая память, не историческая, а скорее я назвал бы ее — бытовая. Он помнит очень многих лиц, преимущественно архиереев с их бытовыми особенностями и чертами характера. Поэтому беседа его очень интересна. В этом отношении он очень напоминает покойного митрополита Флавиана*, который, кстати сказать, очень любил в свое время нынешнего Патриарха, равно как и последний всегда относился и теперь благоговейно хранит его священную память.