Дневник. На Поместный Собор. 1917–1918

Все ораторы выражали радость по поводу моего возвращения, а также моего «возвеличения», в связи с моею «соборною деятельности», избранием в кандидаты на Патриарший престол и в Священный Синод. Дамы благодарили меня за «отеческую, чуждую потворства любовь к своей пастве». Вместе с тем выражали радость о спасении моем среди московских ужасов.

В ответ я произнес довольно длинную речь, с большим волнением, вызванным неожиданностию такой встречи. Краткое содержание моей речи изложено под моею редакциею в 23-м номере Епархиальных ведомостей[194].

12-е декабря — 20-е декабря. Привыкаю к старой обстановке. К сожалению, значительная часть моего помещения занята под лазарет, начиная с большой библиотечной залы, так что я теперь очень стеснен. Но хорошо, что помещения заняты под лазарет, а не под разного рода Советы, а то скоро помещение мое превратилось бы по меньшей мере в сарай или свинюшник, как например это сделалось с домом бывшего Губернатора. А сколько было таких посягательств на мое помещение! И, конечно, еще будут. Но будем всячески отстаивать экспроприацию моего жилища.

В Новгороде власть захвачена большевиками! Иные учреждения теперь уже бастуют, как протест против большевизма.

Суд упразднен, вместо него «революционный трибунал».

В пятницу — 15-го — служил акафист в Знаменском соборе и проповедовал, в воскресенье 17-го служил литургию в Софийском соборе, переполненном молящимися, и проповедовал. В проповеди своей, между прочим, коснулся московских событий и расстрела Кремля. По-видимому, проповедь произвела сильное впечатление.

В государственной жизни — никакого просвета. С внешними врагами — перемирие и обсуждаются условия мира «без аннексий и контрибуций»*. Но в сущности — Россия отдает себя в военную кабалу немцам. На юге идет междоусобная война казаков и Рады против большевиков. Масса убитых с обеих сторон. На севере, и в Новгороде, голод: хлеба нет. Начинаются ужасные голодные бунты. Такие уже были в Новгороде. Прямо страшно становится жить. Боже! Когда все это окончится? Слишком тяжело жить во всех отношениях.

Получаю много поздравлений с саном митрополита. Получил и от заключенного узника в Петропавловской крепости министра исповеданий А. В. Карташова. Вот что он мне писал и что я отвечал[195].

Пятница. 22-е декабря. Сегодня, вечером, с семи до десяти часов, было заседание Церковно-Археологического общества*, усиленное представителями Новгородского общества древностей* с участием двух представителей военного ведомства. Я созвал это собрание по поводу угрожающей опасности Софийскому собору и вообще всему Архиерейскому дому от военного склада аптекарских товаров чуть ли не в миллион пудов, заполнивших весь двор и помещения с подвалами, причем в подвалах взрывчатые вещества. Возможность пожара, а я скажу даже неминуемость его, ясна до очевидности. Везде разбросаны ящики с воспламеняющимися товарами. Достаточно искры какой-нибудь, брошенной папиросы, — чтобы образовалась такая гекатомба, какую трудно себе представить даже самому живому и сильному воображению. Спасенья нет, потому что здесь тупик, один только проезд, а от силы огня нельзя будет приблизиться никакой пожарной команде. Тогда сгорит весь Архиерейский двор, все древние помещения, здания, постройки, храмы, а главное — Святая София. Это будет величайшее несчастье для всего христианского мира; а для меня будет источником мучений на всю жизнь. Я приехал на собрание, чтобы протрубить тревогу. На собрании я высказал все свои опасения, я просил, умолял, слезы лил, угрожал судом истории, чтобы помочь мне спасти Св. Софию от уничтожения. Присутствовавшие здесь военные чины всячески доказывали, что тут не угрожает никакой опасности. Такая нелепость возмущала нас всех, а меня в особенности. Я указывал, что нарочно нельзя придумать более опасного положения в пожарном отношении. Не говоря уже о взрывчатых веществах, сколько здесь горючего материала в виде ящиков, стружек, рогожи и т. д. Видя, что на этом не отстоят своей позиции, военные стали ссылаться то на город, указавший им это размещение, то на высшее военное начальство, то на «товарищей», которые не захотят перебираться отсюда. Поражает в них отсутствие каких-либо высших соображений, сознания ценности священных памятников и святынь. Тут видны только соображения личного характера и выгоды.

Я вынес от этих господ самое тяжелое впечатление, и я все более и более укрепляюсь в мысли об ужасной грядущей опасности. Ведь все склады [слово нрзб.], а тем более аптечные — горят «вольно или невольно». Большею частью, конечно, вольно, для сокрытия воровства. Образована комиссия, которая должна энергично заняться этим делом переноса склада. Завтра предполагается заседание ее с участием представителей города.

Конечно, я и настоящею ночью, как и прошедшею, и все по этой же причине, мало буду спать. Мне мерещатся ужасы грядущего пожара. Я так его ясно вижу и чувствую, что точно он происходит наяву. Господи, спаси Святую Софию!