Отсюда около шести часов отправились мы опять в наш «Смольный». Увидали мы его при вечерней обстановке. Снаружи один только броневик, у дверей нет толпы солдатской, а только — караул. Зато вся жизнь перебралась внутрь. Тут, в передней, обстановка куда поэтичнее и историчнее, чем днем. Это точно лагерь Стеньки Разина, как мне приходилось видеть на одной из картин. В кабинете у председателя Совета солдатских и рабочих депутатов Валентинова (Абрамсона) собрался теперь Президиум в лице Губернского комиссара Окинчица (должно быть, латыш), солдата Олейника и еще одного «товарища». При этом, кроме Абрамсона, все курили. И тут сказалась широта русской натуры, не признающей никаких авторитетов и приличия. Мы изложили ход наших переговоров с «антониевцами». Товарищи, особенно же типичный хохол Олейник, держались очень непримиримо. «Ни в какие переговоры не вступать с этою „бандою“, объявить им ультиматум, а затем открыть огонь и смести их». Только после довольно продолжительных переговоров удалось смягчить тон их. Они согласились принять двух парламентеров. На наш вопрос, гарантируют ли они им безопасность, они ответили утвердительно, за исключением «гражданина» (но не «товарища») Вальпе, как изменника и предателя, и они не могут поручиться за «товарищей», которые могут расправиться с ним, так как и у них есть «нервы», с которыми они не могут совладать. Тут же написано было удостоверение за подписью Валентинова о беспрепятственном пропуске двух делегатов от отряда, засевшего в Антониевом монастыре, для переговоров, сроком до одиннадцати часов вечера сегодняшнего числа. Частным образом нам предложили предупредить «антониевцев», чтобы они не посылали Вальпе. Итак, я сподобился видеть представителей большевистской власти в Новгородской губернии. В наш кабинет то и дело заглядывали «товарищи», в папахах, с неизменною цыгаркою. За благословением, конечно, никто не подходит. Везде грязь, нечистота. Неужели подобные качества неразрывно связаны с демократией? Или это только свойства русского человека. К сожалению, — да. Может быть, потом мы пообчистимся и внешне и внутренне. Будем уповать… Из «Смольного» я отправился домой, поручив Преосвященному* опять съездить в Антониев и передать о результатах нашей беседы с большевистскими властями. Преосвященный возвратился в девять часов, но без успеха, так как там не соглашаются вступать в переговоры и готовы принять бой. Об этом были переговоры по телефону между представителями обоих лагерей, и, кажется, к определенному решению не пришли. Неужели дело дойдет до кровопролития? Я думаю, что «антониевцы» ожидают известий из Петрограда, и свои дальнейшие действия будут сообразовывать с ними.
Большевики победили. В декрете о роспуске Учредительного собрания политическая идеология большевизма выступает с полною искренностию. Из декрета мы узнаем, что в России парламентаризм пережил себя, что в России он несовместим с социализмом и что основы социалистического общества в России могут заложить только классовые (советы), а не общественные учреждения. Восторжествовало партийное начало над общенациональным, общенародным. Последствия утверждения власти большевизма, конечно, скоро скажутся во всей силе на нашей государственности. Около часу ночи, в ночь на 7-е января, в Мариинской больнице зверски убиты матросами-красногвардейцами бывшие министры, члены Учредительного собрания Шингарев и Кокошин. По болезни они были переведены 6-го числа из Петропавловской крепости, где они были заключены, в Мариинскую больницу, и здесь были убиты матросами. За что? За свой кадетизм, за то, что они превосходили своею головою весьма многих, а потому и были опасны для большевиков. По своей жестокости, это — ужасное убийство, а по нравственной квалификации — возмутительная подлость, так как оно совершено над больными в сонном состоянии. Шингарева я знал. Удивительно симпатичный человек!