Дневник пани Ганки

Я спокойно и по сути рассказала о своем посещении полковника. Он явно обрадовался, когда я повторила, что именно тот заявил о его отставке. От моего внимания не ускользнуло и то, что радость эта была искусственной. Ему ведь приходилось ломать комедию до конца. Мне интересно, какой новый предлог он теперь придумает, чтобы отойти от публичной жизни?.. Словно нехотя я спросила его, зачем он снял деньги из банка. Ах, как же он контролирует себя! Даже не моргнул. Как видно, был готов к такому вопросу.

– Меня попросил Станислав, – сказал спокойно, – чтобы я ему одолжил. У него возникли какие-то неожиданные финансовые сложности с инвестициями в его фабрику.

Это сразу показалось мне неправдоподобным. Жених Данки всегда имел кучу денег. Я даже знаю, что недавно он вместе с моим отцом финансировал некое изобретение. Впрочем, сказала я себе, не будет ничего более простого, как проверить у самого Станислава. Однако Яцек оказался ловчее, нежели я могла бы подумать, поскольку сразу же заявил:

– И, любимая, будь добра, не говори о том никому, поскольку Станислав очень меня просил, чтобы никто не узнал об этом долге. И особенно речь о твоем отце.

Я не могла удержаться от того, чтобы не обронить:

– Это очень ловко придумано.

– Что именно? – делано удивился он.

– Ну, вся эта история про Станислава. Ну да ладно.

Он взял меня за руку.

– Слушай, Ганка, – спросил с улыбкой, – а может, ты полагаешь, что я те деньги прогулял в Париже?

Я пожала плечами:

– У меня нет права вмешиваться в твои денежные дела. Даже если бы ты их прогулял, что, впрочем, полагаю, не так, ты имел бы на это право. Ты прекрасно знаешь: деньги меня не интересуют. Мне было лишь немного жаль, что ты не посчитал необходимым сказать мне об этом хоть слово. К тому же в последнее время ты сделался скрытным. Почти не разговариваешь со мной. Я не могу избавиться от впечатления, будто тебя угнетает что-то и ты нечто от меня скрываешь.

Яцек стал серьезным и некоторое время молчал. А потом заговорил:

– Ганечка, не хочу скрывать от тебя ничего из того, что в равной степени касалось бы нас двоих. И если ты увидела симптом моей якобы скрытности в том, что я не упоминал о деньгах, данных в долг Станиславу, то я постараюсь тебе объяснить. Те пятьдесят тысяч я снял и отдал Станиславу в день своего отъезда в Париж. В тот день у меня буквально не было свободной минутки, я был занят тысячью дел. Ты и сама об этом знаешь. Если же говорить о том, что меня грызет… – Тут он сделал паузу и добавил, не глядя мне в глаза: – Должен признаться, интуиция тебя не подводит. У меня и правда есть определенные проблемы. Даже весьма серьезные проблемы. Они не касаются ни нашей жизни, ни моего положения – ни вообще нашего «сейчас».

Яцек замолчал снова, а я затаила дыхание.

– Видишь ли, любимая, – сказал он, – некогда, будучи еще молодым и неопытным, я совершил легкомысленный поступок. Я имел все основания полагать, что последствия той легкомысленности уже давным-давно ликвидированы. Но теперь, весьма неожиданно, появились определенные отголоски моего необдуманного поступка, и они вызвали определенные трудности. Я бы предпочел обо всем этом не говорить тебе. Более того. Мне кажется, молчание тут разумно по целому ряду причин.

Я тряхнула головой:

– Не могу представить себе никаких обстоятельств, которые способны выстроить между мужем и женой стену тайн. Муж должен считать жену вернейшим своим другом – конечно, если он ее любит.

Яцек припал подле меня на колено и спросил, глядя мне в глаза:

– Как ты можешь сомневаться в том, что я тебя люблю? Что люблю тебя больше всего на свете?

Он был прямо-таки прекрасен с этими влажными глазами и с этой легкой дрожью в голосе. В один миг я поняла, что должна ему верить, поскольку не только он меня любит, но и для меня он – единственный и я люблю его сильнее всех прочих. Я была склонна уже отказаться от всех подозрений, отбросить свои вопросы, но некий дух противоречия заставил меня произнести:

– Я знаю, что ты меня любишь, только не понимаю, отчего ты не желаешь предоставить мне хотя бы какие-то доказательства?

– Ганка! – крикнул он. – И какие же доказательства от меня ты хочешь видеть?

– Не хочу никаких. Но я бы желала, чтобы ты оставался со мной откровенен.

Он схватил мои руки и, сжимая их, произнес:

– Ты должна мне верить, когда я говорю, что слишком тебя уважаю, чтобы сейчас же, пока я не решил этого дела до конца, запятнать твое воображение и твои чистые помыслы этими отвратительными вещами.

– Прямо-таки отвратительными?..

– Да. Когда все минует – а я имею право на это надеяться, – то абсолютно иначе сумею представить тебе все, а ты совершенно по-другому все воспримешь.

Он говорил еще долго и чрезвычайно убедительно, ссылался на свою честность по отношению ко мне, чего я и вправду не смогла бы отрицать, а потому мне пришлось-таки поверить в его добрые намерения.