Дневник парижского горожанина

193. Далее, воистину будет сказано, что в воскресенье, на XXIX день мая, едва лишь город взят был бургундцами, еще до дневной ноны[599], в Париже вышел на улицы народ всякого звания, как то монахи, и члены нищенствующих орденов, женщины, мужчины, все, укрепив на одежду знаки креста Св. Андрея[600], или крестов иных форм, всего же их было не менее IIc тысяч, исключая детей. Горожане весьма радовались произошедшему, и множество народа вооружившись, даже опередив в том солдат, впереди таковых дало [весьма жестокий отпор сказанным арманьякам, которым удалось пробиться] вплоть до окрестностей Тирона[601]. Их же поддержал новый прево Парижа во главе с множеством людей, посему же, с немалой помощью ополчения[602], арманьяков удалось оттеснить назад, во множестве убивая и умерщвляя таковых, выгнав их прочь за ворота Сент-Антуан. Им на помощь отовсюду стекался народ, пылавший великим гневом против сказанных арманьяков, носящих перевязь, и выискивал их повсюду и захватывал во множестве, не делая различия между состояниями, пленниками и свободными[603]. Пойманных же немедля вытаскивали на улицу, где затем убивали без всякой пощады посредством тяжелых топоров и иного оружия, и не было в тот день никого, кто не принял бы участия в таковых расправах над теми, кого удалось схватить, и так продолжалось до тех пор, пока они не полегли все до последнего, а женщины и дети, и с ними прочие, не имевшие сил для того, чтобы принять участие в убийствах, ругательски ругали мертвых, каковые попадались им по дороге, говоря «Псы, предатели, жаль, что вам не нашлось ничего пострашнее смерти, но пусть будет угодно Богу, чтобы и прочие последовали за вами».

И не было в Париже сколько-нибудь крупной улицы, где не случилось бы резни, и невозможно было сделать и сотни шагов, дабы не наткнуться на мертвые тела, раздетые до брэ[604], каковые тела валялись кучами в грязи[605], словно свиньи, являя собой весьма жалкое зрелище, ибо едва ли по все дни на сказанной неделе, без остановки лил дождь. В тот день же в Париже погибли в уличной резне от мечей и прочего оружия Vc и XXII человека, не считая тех, каковых убивали в самих домах. Той же ночью ливень был столь силен, что трупы не источали никакого запаха, и раны их очистились от спекшейся крови, и всякого мусора.

194. Далее, в сказанные же дни по всему Парижу и вне его хватали арманьяков, среди каковых захваченных было и множество лиц весьма высокого происхождения и при том великой трусости, как то Бернар д’Арманьяк[606], коннетабль Франции, каковой жестокостью своей не уступал Нерону, Анри де Марль[607], канцлер Франции. Жан Годе[608], начальник артиллерии, худший из всех, ибо когда несчастным его работникам случалось просить о выплате жалования, дабы иметь возможность удовлетворить свои нужды, он таковым отвечал «Это что же, никто не наскребет даже малого блана, дабы купить себе веревку, и удавиться? Чертовы голодранцы, вам это будет в самый раз!» и более ничего не давал[609], сумев таковым образом скопить весьма великое состояние, превосходившее своей величиной даже королевскую казну; — а также мэтр Робер де Тюильер[610], и мэтр Удар Байе[611], аббат Сен-Дени[612], что во Франции, лицемер весьма мерзкого нрава, Раймоне де ла Гер[613], величайший из всех мародеров, каковых удалось бы сыскать, ибо [он и бывшие с ним] бесчинствовали хуже сарацин, а также мэтр Пьер де л‘Эскла[614], мэтр Пьер ле Гайан[615], отступник и еретик, ненавистник веры, каковой служил в церкви, что на Гревской площади, при том что достоин был костра.

195. После чего он однако отправился в Рим, к папскому двору, и затем вернувшись, восстановил все свое влияние в Шатле, и даже стал пользоваться большей властью чем ранее, так что за письма, продававшиеся ранее по цене в VIII парижских солей с того времени стали запрашивать по XXIV парижских соля, ежели он к таковым письмам приложил руку[616].

196. Далее, [схвачен был] епископ Клермонский[617], каковой более всех прочих своими происками препятствовал миру, и вместе с ним множество других. Посему во Дворце[618], в Малом и Большом Шатле[619], в Сен-Мартине[620] и Сент-Антуане[621], в Тироне[622] и Тампле[623] обреталось ныне такое количество арестованных, что более не знали, куда их девать.

197. Далее, ввиду того, что арманьяки продолжали обретаться у ворот Сент-Антуан[624], из ночи в ночь беспрерывно жгли огромные костры, и не проходило и ночи, даже не объявляли тревоги, и горны звучали и в полночь, и после полуночи, и до полуночи, но несмотря на то, все сказанные меры были горожанам по сердцу, ибо все делалось ради общей же пользы[625].