Дневник секретаря Льва Толстого

В Ясную приехали часов в десять-одиннадцать вечера. От Варвары Михайловны узнали подробности о том, что происходило в доме в наше отсутствие. Оказывается, Софья Андреевна была недовольна, что Чертков не пригласил ее в Мещерское или пригласил в недостаточно определенной форме, не предложив отдельной комнаты, и на этой почве у нее создалось болезненное истерическое раздражение не только против Черткова, но и против самого Л.Н. Всё сообщенное производило самое тягостное впечатление.

Толстой, несмотря на позднее время, просидел у Софьи Андреевны, которая сегодня слегла, часа полтора. Потом послал к ней дочь.

– Ради Бога, будь осторожнее! – умолял он ее. – Потом говорил: – Нельзя молчать, но и говорить опасно!.. Попробую пойти заснуть, – сказал он в заключение и простился с нами.

Сердце сжимается от боли за дорогого, великого старика.

24 июня

Александра Львовна утром уехала к тульскому губернатору навести справки о предполагающемся возвращении Черткова в Телятинки. За Владимира Григорьевича хлопочет в Петербурге его мать, имеющая большие связи в высших кругах.

Я остаюсь жить в Ясной. Утром Л.Н. передал мне письма для ответа. Говорил, что спал мало. Когда я собрался выйти из комнаты, он посмотрел, засмеявшись почему-то, и спросил:

– А вы как, хорошо?

– Да, только больно за вас, Лев Николаевич.

– Нет, сегодня ничего, лучше. Она говорит, что «ты мне не простишь всё, что я наговорила»… Так что чувствует эту… свою ненормальность…

Ездили верхом. Долго. Жаркое солнце и ветер. Наливается рожь, цветет гречиха. Пышная зелень деревьев.

– Вам не надоело? – спрашивает Л.Н.

– Нет, ничего.

– А мне очень приятно, очень приятно!

За обедом употребили выражение: «Этот номер не пройдет». Л.Н. сказал:

– Этим испорченным языком удивительно владеет Куприн! Прекрасно знает его и употребляет очень точно. И вообще он пишет прекрасным языком. И очень образно. Он не упустит ничего, что бы выдвинуло предмет и произвело впечатление на читателя.

Вечером в столовой было как-то необычно малолюдно. Софья Андреевна не выходила.

Л.Н. говорил:

– Я сегодня ехал и всё размышлял. И думал, что материя есть средство общения между собою существ. Мы таинственно разделены телами, но посредством материи мы чувствуем. Я ударился коленкой об дерево – я чувствую, что твердо. И тайна в том, что я чувствую это!.. Вот кусочки материи не чувствуют друг друга.

Еще он говорил:

– Я занят статьей о самоубийствах. Мне хочется, чтобы было как можно яснее, лучше, и я не тороплюсь, пишу потихоньку. В ней я хочу показать всё безумие нашей жизни, которое родит самоубийства. Когда я с Чертковым ездил разговаривать с сумасшедшим, который всё ходит вокруг дерева и повторяет «не украл, а взял», и когда я сказал, что увидимся на том свете, то он ответил: «Свет один», то есть говорил всё очень умные вещи. И к нам подходит господин с черными бакенбардами и говорит, что просит сделать ему честь, и всё такое, осмотреть его фабрику. Фабрика – ткацкая. Там девушки, девочки, которые от половины восьмого утра до половины восьмого вечера занимаются только одним. Натянуты какие-то нитки, и вот если какая-нибудь нитка оборвется, то они должны связать ее и исправить. И только это!.. В первом отделении делают шелковую материю, вроде парчи, которая идет на Восток по огромной цене, что-то он мне сказал огромное за аршин. Во втором – пояса. Широкие, которые идут в Бухару. Он сам продает их по восемь рублей за штуку!..

Но меня всё это не интересовало, меня занимали люди. И с ним самим заговаривал. Он мне сказал, что он старообрядец «рогожского согласия». Что за согласие? Он отвечает, что «приемлем священство». Я стал говорить с ним о том, что такое священство. «Ведь вот вы учились, бывали за границей. Неужели вы можете верить в творение в шесть дней или в то, что Христос улетел на небо?» А он мне отвечает: «Да, это, говорит, всё по логике… А вот пожалуйте, не угодно ли вам взглянуть на этот бархат, он разрезается вот так-то!..»

И Л.Н. представил суетливые движения господина с бакенбардами и засмеялся. Во время рассказа он тоже всё улыбался, причем добродушно и лукаво, исподлобья поглядывал на меня. (Я сидел за столом как раз напротив него.)