Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг.

Во время смены постов завязалась перестрелка с неприятелем.

По сведениям китайцев, в деревне Даван было сосредоточено до двух полков пехоты и несколько эскадронов. Наши разъезды были обстреляны передовыми частями неприятеля в две роты и два эскадрона. Мы ожидали перехода в наступление японцев.

В половине второго было получено приказание снять сторожевое охранение и отойти по направлению к деревне Тахуанчену.

Уже вечерело, когда нас встретил на дороге казак с приказанием начальника штаба отряда указать нам на месте линию сторожевого охранения, которую мы должны были занять.

Ловцов уехал, чтобы принять командование обозом отряда на место войскового старшины Куклина. Я был назначен начальником сторожевого охранения…

5-я сотня расставила свои посты вправо от дороги, до встречи с постами дагестанцев. 1-я сотня, устанавливая сторожевые посты влево от дороги, должна была войти в связь с отрядом генерала Косаговского. Однако за нашим левым флангом никого не оказалось, поэтому я выслал от второй сотни разъезды вперед и влево для связи. Мы стояли флангом на юг. Вскоре боковой разъезд донес мне, что в версте к востоку он встретил роту пехоты, выставившей сторожевые посты около двух верст впереди наших постов, влево от дороги.

Командир полка стоял в резерве с тремя сотнями в большой деревне у дороги. Расставив посты, я отъехал к 2-й сотне, составлявшей резерв сторожевого охранения.

7 января. Ночью неприятель нас не тревожил.

В девять часов утра прибыл на смену Читинский полк. Мы вошли в деревню Тахуанчен в полдень.

Для штаба полка была отведена обширная фанза, в которой поместились командир полка, адъютант, два доктора и я. Остались в обозе Ловцов, Куклин и казначей, хорунжий Бурлаков, назначенный вместо Лоншакова, принявшего 5-ю сотню. Хотя места было много, я поручил вестовому Андрею найти мне отдельную фанзу, где я мог бы пользоваться ванной.

8 января. Все запасы съедены. Андрей, возвратившийся с фуражирами по соседним деревням, нашел только три курицы.

9 января. В десять часов утра был церковный парад по случаю благополучного возвращения с похода.

После парада генерал Абрамов пригласил генерала Мищенко и начальников отдельных частей закусить; на всех была только одна бутылка водки, есть было тоже немного.

10 января. Задул сильный северный ветер.

Теплые дни, продолжавшиеся все время похода на Инкоу, сменились очень холодной погодой, морозы днем доходили до 12°. Я простудился в ночь боя под Сандаканом, 28 декабря, когда пришлось потным ждать на морозе более часа и ночевать потом на открытом воздухе. С того времени лихорадка меня не покидала, я кашлял до изнеможения и часто ночью должен был вставать, чтобы облегчить приступы удушья. Ночи, проведенные на открытом воздухе при сторожевом охранении, конечно, не способствовали излечению; мало помогали мне также порошки милого полкового доктора.

В течение двадцати лет я проводил зимы в теплом климате Италии и южной Франции, потому что не переносил зимы в России, и было удивительно, что я так долго выдерживал наступление суровой маньчжурской стужи при тяжелой обстановке строевого офицера. Живя в тесном сообществе товарищей, даже мыться не всегда было возможно в закрытом помещении.

Никакими перчатками и рукавицами не мог я предохранить рук от замерзания. В особенности я боялся ночных передвижений, когда мороз усиливался.

Левенгоф вернулся из штаба отряда в четыре часа дня и объявил нам, что сегодня в семь часов вечера назначено наступление. Мне было приказано немедленно вступить в командование отрядным обозом, вместо Ловцова и Куклина, которым присоединиться к полку со всеми офицерами, находившимися при обозе, кроме казначея хорунжего Бурлакова. Это распоряжение было, вероятно, вызвано заявлением Левенгофа генералу Мищенко о моем нездоровье. Стыжусь признаться, что в первую минуту я обрадовался избавлению от необходимости идти в ночной поход, не будучи долее в силах переносить ночные сторожевки в открытом поле и постоянную готовность сесть на коня и идти, куда прикажут, во всякое время и погоду.

Я уже выступил с конвоем, сопровождавшим денежный ящик. До деревни, где находился отрядный обоз и артиллерийский парк, было не более шести верст.

Расставаясь с отрядом, мне стало жалко, что я уходил из него как раз, когда переходили в наступление и когда, быть может, на нашу долю предназначено довершить поражение противника. Мы не сомневались, что сломим врага, наступая на него всеми силами. Было грустно и обидно, что я заболел так некстати.

Мы вошли в деревню, когда уже было темно. Там набралась масса народу; кроме обозных, был 19-й Донской казачий полк, составлявший наше прикрытие.

Я застал в фанзе, занятой нашими офицерами, веселую компанию, которая собиралась уже ложиться спать. Ловцову, Куклину и Войлошникову пришлось, однако, немедленно уехать в отряд. Со мною остались Бурлаков, ветеринарный врач Лобода и делопроизводитель Горбач. Кроме Бурлакова, здесь собрались трое чистокровных малороссов. Денежный ящик и караул я поставил в нашу фанзу.