Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг.

Еще в Сыфалацзы адъютант передал мне несколько писем; до сих пор я не имел времени их прочитать, а теперь о них вспомнил, сел на камень, облокотился к стволу дерева и принялся за чтение; но мне мешали все время: подошел Джандиери и сказал, что влево в ущелье были слышны выстрелы, затем пришли доложить, что там же замечена неприятельская колонна; это оказалось большое стадо скота, которое китайцы гнали в горы, вероятно, чтобы оно не досталось войскам, нашим или японским. Несколько минут спустя — опять тревога: с поста дали знать, что оставленная мною близ этапной дороги застава спускалась с горы, вероятно, под натиском неприятеля.

Прибывший урядник доложил, что он присоединился к отряду по приказанию генерала Ренненкампфа, спросившего, где я находился, и передавшего, что донесения я должен был посылать впредь на Фыншуйлин, откуда он пришлет мне приказания вечером.

Черкесов, производивший разведку вниз по течению Цаохэ, верст на пять, вернулся, не встретив неприятеля; значило ли это, что он отошел назад или притаился, чтобы не выдать себя, пока не втянется в ущелье большая колонна, доверившаяся показаниям разъезда?

Энгельгардт накормил меня ужином, а когда наступила ночь, я оставил на позиции дежурною частью сотню Токмакова, а с первою, третьего и шестою сотнями отошел назад на полторы версты к небольшой деревне. Князь Джандиери нашел, что здесь оставаться было опасно, так как мы могли быть обойдены с обеих сторон; он советовал отойти назад еще версты на две, где имелась, по его словам, хорошая позиция для обороны. Я согласился отправить его туда с третьего и шестою сотнями, а сам остался с первою сотнею на выбранном нами первоначально месте ночлега. Лошади были расседланы, и людям, за исключением дневальных, предоставлено отдыхать. Казаки устроили своим офицерам и мне мягкие логовища из ветвей и травы у стенки фанзы, обращенной вперед. Дневальным [было] приказано будить казаков перед рассветом, чтобы заседлать и завьючить коней к тому времени, когда японцы имели обыкновение на нас нападать. Ночь была лунная и теплая. Только что я расположился спать, явился ко мне казак с донесением; при свете электрического фонаря я вскрыл конверт, уверенный, что это было предписание генерала, но, к удивлению, узнал свой собственный почерк: это было мое донесение. Я спросил казака, отчего он привез его обратно; он объяснил, что генерал, которого он встретил неожиданно, стал расспрашивать его, где находился наш отряд. Отвечая на вопрос, он забыл передать конверт и только теперь о нем вспомнил. Что было делать, — послать донесение немедленно, объяснив, отчего оно опоздало, или отложить до утра? Я остановился на последнем решении, потому что у нас было все спокойно, неприятель нас не тревожил, и генералу об этом было лично известно через расспросы у моих казаков. Кроме того, было уже поздно, и в отряде, вероятно, все спали. Я отпустил казака, но на душе у меня было неспокойно: я сознавал, что поступил неправильно, и что следовало отправить донесение сейчас.

14 июня. Я проснулся около трех часов, а в четыре разбудил сотню и приказал седлать. Было свежее чудное утро, я пошел умываться к ручью. Было тихо кругом и так спокойно. Зачем война, зачем эта бойня? Как это казалось противоестественным, вглядываясь в красоты и спокойствие природы. Здесь же на дворе я приготовил себе какао на спиртовой лампочке; до вечера больше ничего есть не пришлось. Пришел к нам усталый запыленный прапорщик запаса Аргунского полка Еленьев, бывший студент-техник и обладатель чистокровного коня, взявшего второй приз на стоверстной скачке. Он был послан с разъездом из Сыфалацзы вчера в долину Цаохэ. Проходя узкой горной тропой, имея лошадей в поводу, он был встречен залпом из поросшей лесом сопки. Казаки попытались идти назад, но оттуда тоже раздались выстрелы, путь отступления был им отрезан. Тогда Еленьев приказал казакам разойтись в разные стороны, указав им сборное место, а сам, преследуемый пулями, стал пробираться через кусты по едва приметной тропинке. Пришлось ему бросить своего коня, к счастью, простого монгола, а не знаменитого скакуна. Под вечер он увидел бивак нашей дежурной части и направился к нему; вдруг его окликнул казак на посту. Это, пожалуй, было для него самой опасной встречей, потому что часовой мог его застрелить в упор без оклика. Я дал ему лошадь, проводника до Фыншуйлина и просил объяснить на словах генералу, что произошло с моим донесением вчера.

Ожидая сегодня боя, я приказал опять расседлать лошадей, хорошенько выкормить их и ждать моего распоряжения, а сам отправился в дежурную часть. Получив сведения, что ночь на аванпостах прошла спокойно, я въехал на левую сопку, где стоял наш наблюдательный пост. Отсюда была видна японская конная застава у деревни, они водили по очереди лошадей на водопой. До заставы было версты полторы по птичьему полету и версты две с половиною по извилинам долины.