К моему великому удивлению, голос на том конце провода принадлежал леди Мэри Мюррей[964]
, пригласившей нас вчера на обед. Вместо этого мы согласились на чай и отправились в «More’s Gardens», многоквартирный дом на набережной, где после звонков и стуков в дверь на протяжении некоторого времени нам открыла сама леди Мюррей. Л. счел ее не вполне опрятной, но радушной хозяйкой. Там был Фишер Уильямс[965] c женой. Чаепитие — наименее естественное мероприятие, вызывающее, как мне кажется, максимальный дискомфорт. К тому же, у Уильямсов на двоих был примерно мозг одного кролика средних размеров. И все-таки меня скорее тяготила респектабельность, а не отсутствие интеллекта. Осенью бывают такие пасмурные туманные дни, напоминающие мне атмосферу у Мюрреев. Чистоплотность Гилберта поразительна — вероятно, каждое утро его натирает пемзой выдающаяся сиделка; он такой сдержанный, чувствительный, с низким голосом и безупречным вкусом, что трудно понять, как у него хватило смелости завести детей. Она — хрупкая пожилая дама, очень нервная, немного не в себе и очень похожая на аристократку своими щегольскими манерами, добродушная, суетливая, но также утонченная. О да, какие они все утонченные! Я сидела и разговаривала с Гилбертом сначала о нашей любви к сладостям, затем о страсти греков к вину, потом о его положении в правительстве. По его словам, он отказался от многих почестей, но получил выговор за то, что отправил в Америку свою рецензию на книгу об Иове[966]. Злорадно прозвучит, но я чувствовала, что он остался простым, несмотря на годы поклонения и преклонения, и что уместно сказать:Вернувшись домой, я застала Фреду Мейджор, которая, оказывается, застряла на станции, поэтому Л. пришлось ее забирать. Герберт вернулся после рабочего дня; он уехал аж в 6 утра и успел с Ф. на последний поезд до Стейнса. Фреда — всего лишь игрушечная собачка в теле человека, но сохранившая милые, простецкие и довольно раздражающие черты своей собачьей сущности. Она побудила Герберта свободней и с б
Только что вернулась с прогулки по парку в этот невероятно прекрасный осенний день. У разных домов растут оранжевые ягоды, а буковые деревья настолько яркие, что после них все кажется бледным. (Как же мне не нравится писать сразу после чтения книг миссис Хамфри Уорд! Она столь же опасна для душевного здоровья, как и грипп для тела.) Мы с Л. говорили о мире, о колбасе, что наводнит прилавки, о том, как посыплется золото, а люди вскоре забудут о войне, и плоды нашей победы будут пылиться, подобно украшениям в стеклянных витринах чьих-то гостиных. Как часто добрые люди Ричмонда будут радоваться мысли о свободе, завоеванной для добрых жителей Потсдама[969]
? Однако я верю, что мы проявим большее высокомерие в отношении собственных достоинств. В «Times» до сих пор пишут о возможности продолжения войны на территории Германии, чтобы и там вбить в немецких крестьян уважение к свободе. Думаю, отстраненность среднего человека от подобных чувств — единственная гарантия того, что у нас все наладится.Вчерашний день мы провели в Лондоне, а закончился он для меня беседой с Кэ Кокс и Джеймсом в Клубе, который сейчас, по-видимому, возвращается к жизни. Из-за болезни Уилла Форстера Кэ перестала быть бюрократом, отбросила власть, как каштан свою кожуру, и осталась нетронутой внутри. Джеймс вернулся из Корнуолла, где он переболел гриппом. Аликс тоже вернулась, без гриппа и готовая, полагаю, начать осеннюю кампанию, в которой Оливер прочит ей победу[970]
. Отмечу здесь, что во вторник 29 октября я купила новый аккумулятор; работает он пока просто замечательно.