Дневники, 1915–1919

Возможно, стоит закончить рассказ о праздновании мира. Какие же мы все-таки стадные животные! Даже самые разочарованные из нас. Во всяком случае, просидев неподвижно всю процессию и звон колоколов в честь мира, после ужина я начала думать, что если что-то происходит, то лучше, наверное, быть в центре событий. Я накрутила беднягу Л. и отшвырнула в сторону своего Уолпола[1256]. Когда зажглись первые электрические лампочки и прекратился дождь, мы вышли на улицу около 10 вечера. В течение какого-то времени взрывались фейерверки. Двери паба на углу были открыты, а помещение переполнено; пары танцевали вальс; люди горланили песни так, словно, чтобы петь, нужно обязательно напиться. Мальчишки с фонарями маршировали по Ричмонд-Грин, размахивая палками. Далеко не все магазины потратились на электрическое освещение. Мертвецки пьяную женщину из высших слоев общества вели под руки двое полупьяных мужчин. Мы следовали за небольшой вереницей поднимавшихся по холму людей. На полпути почти вся иллюминация погасла, но мы продолжали идти, пока не добрались наверх. И тогда мы действительно кое-что разглядели — немного, правда, поскольку сырость убивала краски. Красные, зеленые, желтые и синие шары медленно поднимались в воздух и взрывались овалами света, который рассыпался на мельчайшие искры и исчезал. Все небо то и дело вспыхивало огнями в разных местах. Взлетавшие над Темзой и деревьями ракеты были прекрасны; странным казался их отблеск на лицах людей, но, конечно же, все портил серый туман, отнимавший яркость у огней. Грустно было видеть лежавших к нам спиной неизлечимых солдат в «Star & Garter[1257]», куривших сигареты в ожидании, когда закончится шумиха. Мы были как дети, которых нужно развлекать. В одиннадцать часов мы вернулись домой и увидели из окон моего кабинета во всю веселящийся Илинг; один огненный шар взлетел так высоко, что Л. поверил, что это звезда, но на самом деле звезд на небе видно не было. Сегодняшний ливень не оставил никаких сомнений в том, что все оставшиеся праздничные мероприятия нужно полностью отменить.

24 июля, четверг.

Что ж, праздник мира закончился, хотя бедная, сбитая с толку челядь проводит свой день в автобусах в надежде посмотреть на декорации. Я была права: это мир слуг. Вчера вечером к нам приезжали Форстер и чета Бюсси. Не самое удачное сочетание, ибо Форстер лучше раскрывается наедине. Таково, однако, наказание за владение издательством. Я чувствую себя кем-то вроде Горация Уолпола, которому пришлось ограничить количество посетителей в Стробери-Хилл-хаусе[1258] до четырех человек в день… Морган легко утопает даже в живости Бюсси. Он немногословный бесцветный персонаж, причудливый и отстраненный, я полагаю, мало интересующийся мнением других людей и имеющий четкое представление о своих желаниях. Не думаю, что ему хочется блистать в интеллектуальном обществе и тем более в светском. Он фантастичен и весьма чувствителен — привлекательный для меня персонаж, хотя, судя по качествам, чтобы узнать его, нужно столько же времени, сколько раньше требовалось для поимки мотылька в банку. Более того, он немного напоминает порхающую бабочку, поскольку нет в нем ни силы, ни скорости. Доминировать в разговоре ему отвратительно. Он сидел в кресле или расхаживал по комнате, листая книги. Даже после ухода Бюсси серьезных изменений не произошло. Он приедет в Эшем, если мы оплатим проезд. На его счету в банке осталось всего £26. Мне понравился этот простой способ объясняться. А еще он ненавидит Стивенсона[1259], придумывает свои романы на ходу и понимает мои рассуждения о диалогах; я много чего хочу ему сказать, но еще не знаю, как именно это сказать. В моем возрасте, который я считаю средним, абсурдно так легко терять самообладание и переживать, как я. Волнение принимает форму необдуманных высказываний. «Хочу написать о вас статью», — сказала я, хотя намеревалась сказать не это.