Дневники, 1915–1919

«На Рождество, — сказал Марри, — я был близок к самоубийству, но вывел формулу, позволившую мне жить дальше. Это концепция индифферентизма[755]. У меня больше нет надежды. Я живу в двух слоях сознания». (Но я забыла, о чем речь.) Дора подбадривала и восхваляла его, пока мы опять сражались с ее ботинками.

Однако нам Марри показался не таким милым; возможно, в этот раз он сильнее, чем раньше, стремился произвести впечатление. Отчаявшиеся молодые люди, которые разработали философию и описывают ее другим, слишком сильно напоминают мне Генри Лэмба[756]. Но в Марри есть и нечто большее. Думаю, он привык служить оракулом в «преисподней[757]».

Затем Леонард отправился на ежегодный ужин, фактически организованный в честь Литтона, но не очень интересный, по крайней мере для Л., а я, к своему бесконечному удовольствию, сходила на «Дон Жуана»[758]. В прошлую пятницу [14 июня] мы ходили на заседание Лиги Наций. Чудаки победили джингоистов. Зрелище было великолепное[759]. Главным джинго был Г. Д. Уэллс, грозный для своего веса человек, но в остальном — типичный профессиональный игрок в крикет. В его словах типа «день» слышен акцент кокни[760]. Ему оппонировали Оливер Стрэйчи, миссис Суэнвик[761] и Адриан. Присутствовали на встрече и гномы, всегда выползающие по таким поводам: старые женщины в пальто и юбках, с объемными красными лентами, маленькими пуговицами и значками на них; калеки, заикающиеся мужчины, бородатые старцы, главы семей, рабочие и мы сами. Председательствовали лорд Шоу[762] и сэр У. Дикинсон[763]. Забавно было наблюдать за их учтивым ужасом при виде нашей группы, но Гобсон победил, я полагаю, в силу своего академического вида. Обнаружив себя поверженным, Уэллс потерял свойственное ему искрометное настроение, набросился изо всех сил на Уильямса [неизвестный] и Гобсона, изрыгая сарказмы, и в конце концов покинул комнату. Мы нашли его в зале вступающим в сговор с Маккарди[764] и Спендером[765]. Л. сейчас заслушивает итоги на заседании исполнительного совета в Лондоне.

24 июня, понедельник.