Дневники, 1915–1919

Однако все замечания по поводу госслужащих можно приписать и Кэ. Вчера вечером она поужинала и осталась у нас на ночь, а сегодня утром пунктуально отправилась на работу. Через силу обсуждая разные вещи, Кэ кажется согнутой под грузом ответственности, который, полагаю, сейчас уже неподъемен. Кроме того, она размышляет о войне. Думаю, ее собственное счастье полностью угасло со смертью Руперта[769], а она выбрала несоразмерно более бедную и одинокую жизнь, чем хотела. Если все так, то ее иллюзии о ценности письменного стола в транспортной конторе и галлюцинации о своем измученном, издерганном, загнанном состоянии — это еще мелочи. Нам они показались немного преувеличенными. Данная атмосфера, порожденная работой в офисе, как и все остальное, — обычное дело. Ей предложили место в Ньюнеме. Итак, мы все вступаем в ряды людей среднего возраста, обремененных грузом ответственности. Это наводит на меня тоску. Во всяком случае, неудачи сохраняют молодость.

Сегодня перед чаем я закончила набирать последние строки рассказов Кэтрин Мэнсфилд — всего 68 страниц.

27 июня, четверг.

Отголоски великих событий в Чарльстоне все еще слышны, особенно в районе кухни[770]. Надеюсь, никаких больше действий по этому поводу предпринимать не придется; во вторник днем я потратила впустую кучу времени на написание сначала грубого, а потом спокойного письма Нессе, излагая свою версию нашей добродетели и подлости Трисси. Л. тем временем занимается гранками. Конгресс лейбористов[771], конечно, не способствует завершению работы над книгой[772]. Л. провел там вчера весь день, и у него было предчувствие внезапного визита Керенского[773]. Мне по-прежнему трудно разбираться в политике Лейбористской партии, да и в любой другой, но с опытом, полагаю, это будет не сложнее, чем рецензировать мистера Меррика. Интерес к политике у наших друзей сейчас цветет и пахнет. Адриан и Карин стали бунтарями-экстремистами — их можно встретить в каждой галерее и на любом собрании. После ужина Л. пришлось дважды рассказать всю историю: сначала Маргарет, а потом Белле [Вулф]. Белла — анти-большевичка, но важно то, что все принимают ту или иную сторону. Каждый считает ситуацию в стране личным делом.

Миссис Вулф и Герберт [Вулф] ужина у нас во вторник. У нее, как мне кажется, есть качества человека, который так и не повзрослел, несмотря на 9 детей и кучу забот. Она сплетничает, веселится, рыдает, чувствуя, что так надо, но при этом душевно делится воспоминаниями и как-то очень легко и свободно относится к жизни — с задорным детским интересом, смешанным с наиболее абсурдными условностями. Она без умолку болтала о своем первом муже, о том, как они путешествовали по Австрии, о своих соболях и покупке приданого в «Swan & Edgar». «Но Расселас[774] говорит правду — прекрасную правду», — заметила она. «Абсолютного счастья не бывает — я такого не нашла — всегда чего-то не хватает, Вирджиния». И вот она снова отвезла Белле букет васильков на годовщину смерти Дика[775]. Герберт, как всегда, приветлив, отстранен и обособлен.

Вчера в Клубе я взяла «Times» и прочла о смерти тетушки Минны[776], произошедшей два дня назад в коттедже Лейн-Энд. Там же сегодня состоялись и похороны. Ей шел 91-й год. Более спокойную и на вид бесполезную жизнь представить трудно. Она попросту жила все эти годы без приключений, печалей, трудностей, сомнений и действий. Она всегда была невозмутима. Думаю, ее лучшим качеством являлся здравый смысл. Она никогда не вела себя глупо или надоедливо, а при необходимости давала хорошие советы. Я видела ее несколько недель назад. Она явно не подозревала о смерти, подписывала договор аренды дома еще на 4 года и говорила о том же, о чем и всегда: о хороших и плохих романах, о Джордже и Маргарет и о том, что Далингридж на самом деле не так уж и хорош, но обсуждать это, конечно, было нельзя[777]. С ней жила пожилая подхалимка — некогда невероятная красавица, до сих пор хорошо выглядящая и, по словам тетушки Минны, очень добрая. Думаю, бедная старушка была более стойкой, чем казалось, и, конечно, она никогда не проявляла эгоизм или черствость. У нее всегда имелись свои маленькие дела, которые интересовали ее настолько, насколько она того хотела, а еще она была слишком уравновешенной и дальновидной, чтобы хоть на секунду притвориться, будто чувствует больше, чем есть на самом деле, или чтобы требовать эмоций от других людей. Думаю, Джеральда [Дакворта] она любила больше остальных, а его перепады настроения сильно ее беспокоили. Она очень гордилась Джорджем и Маргарет. Тетушка сочла нужным рассказать мне, что так и не научилась ездить на велосипеде. Полагаю, богатство всегда держало ее на большем расстоянии от настоящей жизни, чем нужно. Она оказывала семье Дакворт огромную поддержку и умерла последней из них.

1 июля, понедельник.