Дневники, 1915–1919

В Клубе мы встретились с Литтоном по договоренности и пили чай на нижнем этаже, разговаривая в основном о его книге, успехе и яростных нападках миссис Уорд во вчерашнем выпуске ЛПТ. Она узрела немецкую жестокость в его изображении Найтингейл[800] и Клафа[801], и заявила, что пропустит грубую карикатуру на Арнольда[802] мимо ушей[803]. Как это оживляет душный мир вагона первого класса, в котором она живет! Литтон заставляет Уолтера Рэлея[804] ответить, хотя я думаю, что никто, кроме Короны, не впечатлит ее. Литтон только вернулся от миссис Асквит, а в эти выходные он гостит у герцогини Мальборо[805], с которой познакомился в ложе Кунардов в опере. Миссис А. считает, что «Автобиография» Хейдона[806] превосходит «Исповедь[807]» Руссо. Она настаивала, чтобы он взял книгу Хьюберта Краканторпа[808]. Литтон по-прежнему не питает никаких иллюзий относительно блеска и престижа круга своих знакомых, хотя он очень счастлив, чувствует себя комфортно и радуется успеху. Издатели умоляют Литтона продолжить свою серию на страницах «Country Life[809]». Лалла Вандервельде[810] собирается играть в его пьесе, а Литтона интересует только одно: продлится ли успех. Мейнард с нетерпением ждет, когда слава изменит его, но я не вижу тому предпосылок, разве что удовольствие и станет погибелью Литтона. Нет, ему такое не грозит, и он действительно стал лучше, как это бывает с людьми, получающими поддержку, я полагаю.

Вчера и позавчера мы склеивали книги, а сегодня уже расплатились со всеми долгами, поэтому, думаю, языки сейчас обсуждают Кэтрин Мэнсфилд. Я и сама нахожу в этой истории определенную красоту, немного туманную, надо признаться, и щедро сдобренную несколькими реальными фактами, но есть в рассказе живая сила и самостоятельность произведения искусства. Любопытно будет узнать, что думают другие. Л. сейчас довольно мрачен из-за перспектив «International Review». Д. Г. Томас вычеркнул свое имя из совета директоров на том основании, что профсоюзы преследуют ту же цель. Нахальное поведение, если учесть, что именно Л. подал им идею. Ставлю шиллинг, что все будет улажено к 1 октября: Л. станет редактором, а «Review» выйдет в свет.

16 июля, вторник.

В субботу [13 июля] нам пришло в голову немного прогуляться за покупками, так как работа над книгой более-менее закончена, и мы отправились в Кингстон с корзиной, но обнаружили, что горох и бобы там стоят столько же, сколько и здесь. В книжном магазине Л. купил пергаментного Гроция[811], содержание которого обещало быть лучше, чем его вид.

В воскресенье, в сырой пасмурный день, как и все предыдущие дни, с тех пор как герцог Ратленд[812] упал на колени, мы пошли в Стейнс попрощаться с Филиппом [Вулфом], который получил уведомление об отправке на фронт в понедельник. Я не могу не сочувствовать свекрови не только в этом прощании с сыном, но и в ее отношении к жизни в целом. В ней есть правильность и мудрость от природы, но так мало самосознания, что она никогда не говорит умных вещей и выдает много глупостей, а ее привычки и условности настолько абсурдны, что едва ли имеют значение. Мы ходили взад-вперед по узкой меже между грядками овощей Герберта; она и плакала, и смеялась, и дала мне 2 больших яйца, и суетилась между всеми своими детьми, очень живая, непоследовательная и ласковая, явно любящая разношерстную компанию сыновей и их жен больше всего на свете. Однако мне нужна целая глава, чтобы передать эту атмосферу, и я надеюсь когда-нибудь ее написать.

Понедельник, как обычно, был днем прогулки по Лондону и чая в Клубе. Я настолько глупа, что умудрилась потратить 3,5 шиллинга на синюю ручку, которой пишу сейчас, а когда не пишу, то грызу ее, и 1,5 шиллинга на бумагу в чрезвычайно экстравагантном магазине на Пэлл-Мэлл[813]. Я оправдываю подобное расточительством тем, что почти даром смогла попасть в Национальную галерею[814]. Я бродила там целый час, а потом, вернувшись, попыталась описать свои впечатления Ванессе[815]. Однако я понимаю, почему мне нравятся картины: они как вещи, вызывающие во мне желание описать их, но только определенные полотна способны на это, — и я настаиваю (ради своей эстетической души), что не хочу считывать с них историю, эмоции автора или нечто подобное; лишь картины, взывающие к моему чувству пластичности слов, заставляют меня хотеть использовать их в качестве образов в романе. Но вечно мрачная атмосфера картинных галерей удручает как никогда, ведь о славе войны приходится рассказывать с помощью портрета лорда Китченера[816] в натуральную величину и огромных полотен батальных сцен[817], и, хотя это сражения XVIII века, они лишь смотрятся как сцены из гимнастического зала в большом масштабе. Я уже и забыла, кого встретила в Клубе за чаем, но в одном из кресел точно сидела Аликс в своем серо-зеленом пальто, юбке с кожаным поясом на талии и с ящиком для писем. Поскольку она выполняет работу для Аликс[818], сложно сказать, что было в том ящике.