Дневники: 1920–1924

Вчера я пила чай с леди Кромер, аристократичность которой, как я заметила, проявляется скорее в ее гостиной, чем когда мы случайно встречаемся на улице. Опираясь на свои прелестные ковры, большие просторные комнаты, семейные портреты кистей Уоттса и Сарджента[562] в зеленых рамах, паркетные полы и юного простофилю/греческого бога/драгуна-сына[563], она вновь предстает английской графиней, причем, как мне кажется, довольно скучной. Неужели я пропустила шоколадный торт и поехала в воскресенье на Финчли-роуд только для того, чтобы обменяться с леди Кромер мнениями о миловидности Брюса Ричмонда и его жены, об очаровании Сент-Джонс-Вуда[564] и положительных качествах французов; чтобы услышать, как мистера Кейнса и Литтона Стрэйчи назвали «очень умными», а мне сказали: «Хорошо, что вы приехали», – неужели все ради этого? Хотя не думаю, что я все правильно поняла. Раньше я считала ее личность и воспитание настолько выдающимися, в чем-то даже неземными, что все остальное не имело значения. Теперь я более требовательна – она все-таки из среднего класса, – и к тому же меня сдерживает личное отношение к добру. Делать добро своим кухаркам, если вы леди Кромер, кажется мне легким способом приятно провести время. Сегодня в Клубе Барбара, потрясенная жизненными трудностями, основательно погруженная в них и едва ли способная справиться, показалась мне более интересной – вероятно, так и есть, – чем плывущая по волнам леди Кромер. Однако она приятная женщина, с характером и к тому же красивая: такая прямая, твердая и одержимая, – а потом у нее есть эта странная манера склонять голову набок и впадать в полузабытье, когда она говорит и одновременно смотрит в окно; акценты в ее речи очаровательны, глаза полузакрыты. Я вернулась домой и застала мистера Брентона [неизвестный] из Барнса[565]; согласно его кодексу, нужно любезно интересоваться здоровьем людей и не забывать на прощание пожимать руку – очень педантично. У него, бедняги, впалые щеки, пятна на лице и в целом уродливая серость, однако Л. говорит, что Брентон интересен, а кому, как не ему, судить после трехчасовой встречи! От «Simpkin & Marshall» сегодня поступил заказ на 25 экземпляров «Рассказов о Востоке».

15 мая, воскресенье.

Пятидесятница[566] – скучное, сырое и холодное воскресенье, так что в целом мы не виним забастовку угольщиков за то, что греемся у камина здесь, а не в Монкс-хаусе. Более того, у Л. озноб, и он сидит в довольно мрачном настроении, подперев голову рукой; бедняга не может выпить ни чай, ни кофе. Это я к тому, что вся романтичность дня притупилась. Полагаю, Кэррингтон так или иначе уже приняла решение [выходить ли замуж за Партриджа]. Должно быть, это отвратительное для нее воскресенье. И все-таки она обязана сделать выбор – так я сказала Ральфу в пятницу, когда затронула данную тему после стольких месяцев молчания. Вернее, он сам начал разговор, поведав мне накануне о своем унынии и одиночестве. «Я желал кого-то, как моя мать, – сказал он, – хотя она меня раздражает и я ничем не могу с ней поделиться». Он очень проницательно и горько отзывался о К. «Она считает себя мелким другом всего мира», – сказал он. Потом Ральф назвал ее эгоистичной, лживой и совершенно равнодушной к его страданиям. Именно так влюбленные люди всегда низвергают и поносят любимых, причем весьма проницательно. Однако он, на мой взгляд, предвзят и к тому же – я сказала это Ральфу в лицо – немного людоед и тиран. Он хочет больше контроля, чем может получить, – контроля над телом, разумом, временем и мыслями своей любимой. Он в этом смысле опасен, а она рискует, так что я не завидую Кэррингтон, которая вынуждена принимать решение в эту дождливую пятидесятницу.

На днях я прочла 4 страницы насмешек и снисходительной похвалы в свой адрес в «Dial»[567]. Как ни странно, я решила перепечатать некоторые выдержки оттуда среди других отзывов обо мне, где они будут прекрасно смотреться. «Dial» – это честное, сильное и передовое издание, так что я должна чувствовать себя раздавленной. Книга Л. успешно продавалась все прошлую неделю, а у меня крошечные продажи. С Чеховым тоже застой. Однако ходят слухи, что это крайне неудачный сезон для всех товаров, в доказательство чего два дня тому назад Лондонская группа[568] не продала ни одну картину, хотя многие из них стоит купить. А я упоминала, что мы подумываем тратить £1000 в год на чайную, книжный магазин и галерею на Бонд-стрит? В конце концов, почему бы и нет? Повторюсь, мне нравится копаться в большой бочке с отрубями: во-первых, это скрашивает средний возраст, во-вторых, иногда находишь очень странные экспонаты. На днях у нашего камина сидел мистер Реджинальд Моррис [неизвестный] – очень плохой поэт из Хаунслоу.

23 мая, понедельник.