Дневники: 1920–1924

Ужас-ужас, какой позор! 15 дней ноября позади, а мой дневник и не в курсе. Когда записей долго нет, можно смело предполагать, что я сшивала книги; или мы в 4 часа пили чай, а потом я гуляла; или мне нужно было читать литературу для последующих рецензий; или я слишком поздно возвращалась домой со множеством трафаретов и от нетерпения садилась опробовать хотя бы один из них. Мы поехали в Родмелл, и целый день дул холодный арктический ветер, так что пришлось греться у камина. Накануне поездки я написала последние строчки «Джейкоба» – в пятницу 4 ноября, если быть точной, – а начала я роман 16 апреля 1920 года, то есть за вычетом шестимесячного перерыва на «Понедельник ли, вторник» и болезнь получается около года. Пока еще не перечитывала. Сражаюсь с рассказами Генри Джеймса о привидениях[659] для «Times», но, пресытившись, я пока отложила их в сторону. Потом займусь Харди; затем хочу написать о жизни Ньюнса[660]; потом придется вычитывать «Джейкоба»; а на днях, если мне хватит сил на «Письма Пэстонов[661]», я займусь «Чтением» и, смею надеяться, буду думать о новом романе. Единственный, пожалуй, вопрос в том, выдержат ли пальцы столько писанины.

Мы ужинали с Клайвом в пятницу. Там были Олдос [Хаксли], Мэри [Хатчинсон] и Мейнард. Я постоянно чувствовала заботу, даже радушие, со стороны Мэри, и, конечно, когда я уходила, она взяла меня за руку, сказав «мне не нравится так ссорится», и пригласила зайти как-нибудь в гости. С тех пор ничего не произошло – я должна была позвонить ей, или она мне. И что все это значит?

Молли приходила на чай. Лилиан на обед. Бедная Лилиан, бедная Маргарет. Они сидят у останков Женской гильдии; шторы опущены; они печальные и бледные, храбрые, не плачут, но бесконечно скорбят[662]. Понятно, что произошло. Когда человек оставляет дело своей жизни в 60 лет, он умирает. По крайней мере, смерть в этом случае явно должна витать над ними и быть ожидаемой. Необходимо работать не покладая рук, не отвлекаться, и если смерть прервет вас, то что ж – придется оставить работу, но тратить время на мысли о смерти точно не надо. Маргарет говорит, что на ее должности выходят на пенсию по выслуге лет. Ты просто обязан уйти. Жестокая работа, а у нее ко всему нет ни мужа, ни детей. Мы показали Лилиан Ричмонд, но она лишь смотрела себе под ноги. По ее словам, она очень несчастна. А Джанет хочет продать свой мерзкий дом и переехать в Нью-Форест[663]. Не уверена, что эти пожилые женщины встретили ту судьбу, которую они заслужили.

Молли пришла в бархатном платье миссис Фрешфилд[664]. Смею заметить, что обычной юбки было бы вполне достаточно.

– Мы чем-то обидели Дезмонда? – спросили мы.

– О боже, боже, совсем нет.

– Он считает нас капризными и сварливыми?

– Глупости.

– Ну что ж, тогда все в порядке…

– Дезмонд просто ленив. Сейчас он весьма необщителен и даже мне ничего не рассказывает. Вы слышали про Уотерлоу? Сидни стал совершенно невыносим. Он сажает красные цветы, а вырастают синие. У Марджери тоже ничего толком не выходит. Он ворчит все выходные. В конце концов она запретила ему приезжать. Однако он не переживет, если еще одна Алиса[665] его бросит. Уотерлоу провели за границей шесть недель. Марджери не выдержала и все мне рассказала. Она говорит, что мы должны просто продолжать недолюбливать друг друга, как это делают другие пары[666].

16 ноября, среда.