Дневники: 1920–1924

Смогу ли я разобраться в трагедии Уотерлоу по этому отрывку в телеграфном стиле. Строчила так быстро, что забыла поставить кавычки. Во всяком случае, я попыталась передать слова Молли, сказанные ею на днях, а поскольку у меня есть собственная версия «Сиднианы», то добавлю следующее. Я уже собиралась отправиться в Уигмор-холл на концерт Баха, но вмешалась погода, и я со свойственной мне экономностью спрашиваю себя, как мне получить максимальное удовольствие от вечера, который я провожу в одиночестве, поскольку Л. ужинает у Веббов, чтобы встретиться там с фабианцами[667]. Почитать «Короля Лира[668]»? Хочу ли я настолько сильных эмоций? Думаю, да. Льет дождь, но мы говорим: «Слава богу, потеплело». Всю неделю стоят заморозки. Мы спим под красными пледами, ватными одеялами, шерстяными покрывалами, и по утрам я не могу встать, пока не пробьет четверть часа. Но сейчас, уточню, идет дождь. Я читаю «Westminster Gazette». Ибо некоторые политики начинают интересовать меня, как и других горожан, словно футбольный матч. Кем стать: социалистом или консерватором? Это игра. Я имею в виду, что думаю не о целях (как и все остальные), а о средствах. На эту мысль меня натолкнуло предложение американцев по поводу флота[669]. Писем сейчас нет, поэтому читаю газету. Стихи Клайва сегодня отправились к рецензентам; дата выхода – 1 декабря. А я рассказывала, как привезли станок? Нелли паниковала, думая, что он провалится сквозь кухонный пол. «Как ты придумываешь эти страхи?» – спросила я. Будь она столь же изобретательна в кулинарии, у нас не было бы никаких проблем. «Ради всего святого, не снимайте решетки с окон кладовой, – сказала она, – нас же ограбят».

Но никогда прежде мы не были так спокойны в своей стране.

Какие еще новости? Я уже целый месяц не вспоминаю обо всех и всем. Как леди Кромер, например, приходила к чаю в чепчике кухарки и отрезала большие ломти хлеба. «Моя дорогая Вирджиния, в старости понимаешь, насколько нелепо думать о таких вещах – я знаю, что племянницы осуждают меня, но я об этом не задумываюсь». Таков был ответ, когда я рассказала ей о житейской мудрости Китти [Макс] и о том, как она пожелала мне переехать в Южный Кенсингтон. Ее слова были пропитаны старой и приятной житейской доброжелательностью, а мысли казались простыми, небрежными и потрепанными – все это я нахожу весьма очаровательным. В моем доме она мне нравится больше, чем в ее. Она старается не вырастить сына снобом, «но ведь он будет окружен именно такими людьми». Бэринги пришли в ужас, узнав, что она отправила сына в Винчестер[670]. «Мальчишек отправляют в школу, чтобы завести друзей, – заявили они, – правильных друзей».

25 ноября, пятница.

41-й день рождения Леонарда, и он только что поймал мышь голыми руками. Моим оправданием за пропуски в записях является, по правде говоря, работа в «Hogarth Press». Гравюры Роджера Фрая, 150 экземпляров, расхватали за два дня. Я только что закончила сшивать последние книги – все, кроме шести штук. Л. был уволен и принят в другом качестве на ту же должность, а сегодня днем он набросал для оказавшейся в затруднительном положении мисс Грин план, по которому она сможет стать нашим секретарем[671]. Издательство «Hogarth Press», как вы видите, постепенно перерастает своих родителей.

Прошлые выходные мы провели в Тидмарше, где проговорили, наверное, часов двенадцать, но помню я очень мало, ведь со старыми, поношенными, помятыми, потертыми близкими друзьями время летит незаметно; нет ни порогов, ни водопадов, ни проклятого блеска – любая беседа течет сама собой. Помню, мы смеялись над письмом безумной негритянки. Атмосфера была очень уютной, а детали, такие как чашки и тарелки, изысканными. У Кэррингтон и Ральфа гигантская кровать с балдахином. Ранним утром гогочут гуси. Видите, я не помню ничего, кроме уюта и своей общительности. В понедельник, однако, у меня разболелась голова. Я думала о том, насколько же глупо было просить у Ричмонда книги, ведь теперь придется писать четыре статьи[672], однако мой разум восстановился, и я чувствую, что смогу расправиться с ними на скорую руку. Но я просыпаюсь по ночам и вспоминаю, что не написала Харди; боюсь однажды открыть газету и обнаружить его некролог. Так мы и живем.