Дневники: 1920–1924

Встреча с Молли [Маккарти] мне не понравилась. Она такая глухая; такая бессвязная; пухлая нынче, как куропатка; неубедительная – даже больше, чем обычно; склонная к внезапным паузам и опущенному взгляду; и все же очень ласковая в своей особенной мышиной манере; обладающая той очаровательной безответственной бессердечностью, которая меня всегда забавляет. Очнувшись после паузы, Молли изрекает что-нибудь весьма дельное и даже прозаичное. Она рассказала мне, как любила губернатора Мадраса[739] и отказала ради него Дезмонду, а теперь очень рада, что все-таки вышла замуж за Дезмонда, который, по словам Молли, идеально ей подходит. Почему же мне тогда не понравилась наша встреча? Потому, полагаю, что она никогда не концентрируется на мне.

Я собиралась сделать кое-какие заметки о прочитанном (в них, кстати, должен был войти и Пикок[740]), но бесконечные сплетни Лотти со старой лесной ведьмой [?] меня отвлекают. Разговоры, разговоры, разговоры – громкое удивление – хохот – взрыв голоса лесной ведьмы, все громче. Нелли тоже там. Думаю, беседа для них – это своего рода физическая нагрузка. Поэтому они никогда не говорят много, а повторяют одно и то же.

Прощай-прощай – не забывай.

Ах! Наконец-то! А теперь, конечно, Лотти должна все это обсудить с Нелли.

15 февраля, среда.

Пока Литтон говорил, я про себя думала: «Сейчас запомню это и завтра запишу в дневник». И конечно же, все сразу улетучилось. Люди не говорят ничего важного, разве что в биографиях. Правда, Литтон был плавным, мягким и меланхоличным сильнее обычного, но с близкими людьми, когда разговор интересен, одно предложение перетекает в другое, противоположности сходятся, а темы никогда не заканчиваются. Вот что я помню из обсуждений: леди Солсбери[741] жила прекрасно, а ее муж[742] – идеальный аристократ. Суть в том, что он был человеком действий, простых и единоличных решений. Леди С. была заносчивой и дерзкой; они обсуждали путешествия вторым классом. Что еще я запомнила? Неужели ничего? «Последний Расин[743]», – прочел Литтон на афишах в Ватерлоо и подумал, что это относится к Мейсфилду[744], а потом понял, что речь вообще о рейсинге[745]. Литтон снова впал в свойственное ему уныние времен до публикации «Выдающихся викторианцев», отчасти, как я догадалась, потому, что издатели холодно отнеслись к его эссе, а еще он никак не может придумать сюжет для пьесы. Когда я сказала ему, что история Георга IV наверняка будет прекрасной, он остался доволен. Как эти писатели живут своей работой и как они поглощены амбициями! Все в Литтоне проистекает из тщеславия, и мне кажется, что одиночество сочится из всех щелей. Он подарил мне первое издание Бекфорда[746]; очень особенный подарок, учитывая, что мы никогда ничего друг другу не дарили.

Мы сильно разошлись во мнениях о книге Перси Лаббока, и я проследила молниеносную безошибочную проницательность бедняжки Ральфа в отношении первоисточника[747]. Меня это раздражает так же, как если бы Лотти взяла мои золотые часы и почистила их полиролью «Bluebell[748]» – совершенно неуместный образ, вызванный тем, что она сейчас оттирает дверные таблички и щелкает электрическим выключателем. Все тонкие наблюдения и аллюзии Литтона звучат безупречно и сверкают как латунь.

Попытаюсь сделать несколько заметок о том, что читаю. Во-первых, Пикок: «Аббатство кошмаров[749]» и «Замок Кротчет[750]». Обе книги оказались намного лучше, чем я помнила их. Несомненно, Пикока понимаешь только в зрелом возрасте. Когда я была молодой и читала его в Греции, сидя в вагоне поезда напротив Тоби, который, помнится, с одобрением воспринял мое замечание о том, что Мередит[751] позаимствовал свои женские образы у Пикока и что все они очаровательны, – тогда, признаюсь, я немного преувеличила свой восторг. Тоби сразу полюбил Пикока. Я же, полагаю, просто искала тайны, романтику и психологию. А сейчас мне больше всего на свете хочется красивой прозы. С каждым днем я наслаждаюсь ей все сильнее. Да и сатира мне сейчас нравится больше. Кроме того, причудливость у Пикока выходит лучше, чем дешевая психология. Легкий румянец на щеке – это все, что он дает, но я и сама могу додумать остальное. К тому же книги очень короткие; я читаю их на желтоватой бумаге, идеально подходящей для первых изданий[752].

От мастерства Скотта у меня опять мурашки по коже. «Пуритане». Я где-то на середине; приходится терпеть некоторые моменты нравоучений; но скучным его точно не назвать, ведь все так хорошо написано – даже странный однотонный пейзаж, выполненный плавными мазками сепии и жженой охры. Эдит и Генри вполне могли бы стать типичными персонажами в духе старых мастеров, будь они к месту. А Кадди и его матушка, как обычно, маршируют вперед – сильные, словно сама жизнь. И все же я рискну предположить, что борьба и повествование не позволяют автору идти напролом с ружьем наперевес, как в «Антикваре[753]»;

16 февраля, четверг.