Дневники: 1925–1930

Хочу набросать заметку (похоже, я дописала «Фазы художественной литературы», по крайней мере предварительный вариант) после Кристабель Макнатен и ее недавней «вечеринки избранных», как я это называю. Я имею в виду, что она прижала меня к стенке, зацепившись за тему лесбиянства, и Дотти (не одна из них) тоже. Мое заметка касается ее отношения к мужчинам – обожание и льстивость, которые я так редко вижу в чистом виде. Словно взметнувшееся пламя. Она назвала Клайва «благороднейшим из мужчин», но сказала это с такой преданностью и блеском в глазах, что я рассмеялась. Неужели подобные отношения между полами «естественны»? То, что присуще Клайву, не свойственно женщинам? Такая сердечность и благодарность; я услышала огонек в ее голосе, когда она сказала: «Мужчины купались, писали письма или разговаривали», – это про Шерфилд[819]. Мужчины, добрые восхитительные создания, были сильно увлечены, пока жалкое и хитрое создание по имени Д. преследовало меня. И я вижу, как мужчины: Дезмонд, Клайв, Уэллс, Шоу и т.д. – один за другим тянутся к подобному теплу и расцветают. Меня это забавляет. Другая моя мысль касалась пределов роскоши: насколько свободной может быть душа человека со всеми этими коврами и комнатами; в какой момент она задохнется?! Этой осенью я видела разных богатых людей и пришла к выводу, что они, возможно, поникли и огрубели от своей роскоши; видела леди Кунард, а два дня назад – миссис Боуэн[820] и миссис Гренфелл[821] у Лидии.

9 декабря, воскресенье.

Пишу свои размышления пронизывающим холодным вечером, чтобы вновь ощутить вкус фраз на языке. Сегодня утром приходила Анжелика, и каждый раз, когда я бралась за перо, она – маленькое ангельское создание, застенчивое и фантастически остроумное, – аккуратно переворачивала свою чашку вверх дном. Как дура, я все равно пыталась писать и сдалась лишь тогда, когда вконец разозлилась, но не из-за Анжелики, а из-за своей книги. Я пыталась сочинить новое начало к своей книге о художественной литературе. Мы уже выпили чай; Ангус придет обсудить с Леонардом печать, а я сбежала и закрылась у себя; буду читать «Троила и Крессиду» (Чосера) вплоть до ужина. Я опять видела слишком много людей, но не напрягалась. Глупое чаепитие у Лидии; обед у Багеналей и Кристабель; потом Лонг-Барн, куда меня подвезла Дотти; «не могу сказать, что понимаю Гарольда – совсем не понимаю…». Затем Вита, пожертвовав своим тихим вечером, приехала в Лондон; послушала ее радиопередачу и вернулась с ней, чтобы я не ехала одна. Это обеспокоило меня и заставило задуматься: на кого я трачу вечер? А потом еще Дотти с ее назойливыми требованиями – «дорогая, пожалуйста, опусти стекло», «подними стекло» – вызвала у меня жалость к милой доброй Вите. Но я согласна, что это какая-то ерунда, и, да поможет мне бог, буду работать всю неделю, но только не по вечерам. Так холодно, что у меня ледяная спина, а камин обжигает ноги; неподалеку случился пожар, и много пожарных машин промчалось по Саутгемптон-роу. Король тянет время[822], а продавцы боятся лишиться рождественской премии. Приближается Рождество. Мы проведем его здесь одни, а потом поедем в Родмелл и спланируем новое помещение вместе с [Джорджем Лоуренсом] Кеннеди. А еще подумываем поехать в Берлин. Тем временем мы с Нессой проводим по вторникам вечеринки, на которые настойчиво просятся многие люди.

Но зачем, спрашиваю я себя, видеться с людьми? В чем смысл? Ох уж эти частые просьбы «могу я прийти и повидаться с вами?». Мне кажется, что в итоге они, да и я тоже, не получают ничего, кроме ощущения мелькающих перед глазами кадров.

18 декабря, вторник.

Мне бы надо корпеть над книгой о художественной литературе, ведь это очень интересно, но я не могу заставить себя накинуться на нее, как хищная птица на добычу. Пришлось переключиться, чтобы написать панегирик в честь леди Стрэйчи, которую вчера кремировали с охапкой наших красных и белых гвоздик[823]. Странно, как мало значит для меня ее смерть – и вот почему. Около года назад стало известно (мне сообщил Адриан), что она умирает, и я сразу живо представила себе ее уход, почувствовав соответствующие эмоции, собрав в кучу все воспоминания и т.д., но она тогда осталась жива, а теперь у меня нет ни образов перед глазами, ни чувств. Эти маленькие психологические ухищрения забавляют меня.