Дневники: 1925–1930

Все выходные июля Вулфы провели в Родмелле, а 27-го июля приехали туда на десять недель, чтобы отдохнуть от столичной суеты. Вирджиния периодически страдала от головных болей и депрессии. 4 августа Кэ Кокс приехала в Монкс-хаус с ночевкой.

5 августа, понедельник.

Да, уже 5 августа, а последняя запись была сделана 30 июня – все из-за моего суматошного, неорганизованного лета. Безусловно, самые приятные воспоминания, выделяющиеся, словно водоросли в сером пруду, связаны с выходными здесь; божественно свежие дни, покос и яркие краски; новая комната Леонарда, постройка каркаса и превращение моего домика в дворец комфорта, коим он теперь и является. И вот я сижу сейчас здесь, угнетенная атмосферой банковского выходного, проникающей в чистый деревенский воздух, в пустынные болота и придающей деревне облагороженный вид. Девушки и юноши играют в стулбол; Леонард и Перси мастерят трубу для подачи воды в пруд. Он шоколадно-коричневый, и в нем обитает мелкая рыба. Да, лето какое-то разрозненное; я чувствовала себя так, словно к моей руке была привязана телефонная трубка и любой, кому вздумается, мог подергать за провод. Ужасно раздражало, что меня отвлекают. А потом эти люди, которых я видела, превратились в одно размытое пятно! Я была словно выжатый лимон, когда, например, выходила от Оттолин в четверг днем, и твердо решила ни с кем больше не разговаривать. Нельзя так непочтительно обращаться с трепетной душой человека – проклинаешь все на свете, огрызаешься и становишься озлобленной. Беседа перед сном со старой дурехой Кэ и то приносит больше удовольствия, чем всякая мишура и чехарда. В Лондоне я бы только и насмехалась над ней. Здесь же, когда Кэ расхаживала своей медленной и тяжелой походкой, моя циничность была вполовину разбавлена благодарностью, а ее возмущения по тому или иному поводу веселили меня больше всего. Когда история выставляла ее не в лучшем свете, она восхваляла его [Уилла] как оратора, политика, садовника, художника, мужа, мыслителя – мастера на все руки. Сегодня утром, когда она превозносила его ум, мне даже пришлось перебить ее и сказать, что все мы живем иллюзиями; интеллект Уилла – одна из них. Опешив, она на мгновение замолчала, а потом пришла в себя и поняла смысл сказанного; возможно, не до конца; но в своей неторопливости и обремененности притворством, претенциозностью, политикой и внешним видом она все же честна. Еще мы говорили о Руперте [Бруке]. Но мои размышления – каждая встреча заставляет задуматься – были вот о чем: о спорах ради спора, их тщетности и распространенности, – только Кэ по какой-то причине более открыта и настойчива, чем мы, или я просто хочу так думать. Если убрать этот мотив из разговора – много ли останется? Как же часто я не замечаю, что сама подпитываю собственное тщеславие, которое становится все более требовательным.

А еще я сержусь на Виту, ведь она ни разу не обмолвилась, что собирается за границу на две недели – до последнего не решалась и вообще заявила, что это спонтанное решение. Боже мой! Хотя меня это отчасти даже забавляет. Почему тогда я злюсь? Почему недовольна? Сильно ли я недовольна? Я вспылю, все ей выскажу и докопаюсь до сути. Один из фактов заключается в том, все эти Хильды[899] – хроническая проблема, и, поскольку она никуда не денется, я тоже оказываюсь втянута. А ведь я чертов интеллектуальный сноб и не желаю быть связанной, пускай даже через одно рукопожатие, с Хильдой. Передо мной предстает ее серьезное целеустремленное компетентное деревянное лицо и спрашивает совета в серьезном вопросе о том, кого позвать на радиопередачу. Странная это черта – страсть Виты к серьезным интеллектуалам среднего класса, какими бы серыми и скучными они ни были. Зачем я все это пишу? Я даже Леонарду не рассказала, но с кем еще мне делиться, если не с чистой страницей? Правда в том, что я лучше понимаю свои чувства, когда пишу, чем, например, при ходьбе; я размышляю; докапываюсь до чувств; выпускаю их наружу и наслаждаюсь экспрессией; одни оправдываю, другие, признаюсь, подавляю и в конце концов делюсь ими. Вот зачем Пипс[900] писал свой дневник?

Мне надо взяться за Мэри Уолстонкрафт[901]. Я в самом разгаре написания четырех статей для NYHT[902], что отнимает время у «Мотыльков» (а еще есть гранки «Своей комнаты», которые надо вычитать), и надеюсь покончить с ними к 14 августа, а затем хочу постепенно погрузиться в свой странный роман. Я должна приложить все усилия, ведь это сложная книга. А что потом? Вечная тяга к приключениям – с ней я точно не застопорюсь. «Ты можешь выбирать, – говорю я себе, прекращая писать, – и получать удовольствие от придумывания колких фраз». И все же я не очень язвительна, разве что поначалу.