Читаем Дневники: 1925–1930 полностью

«Мы вернулись в начале октября, и музыка была очень неприятной. Мой муж написал владельцу, который ответил и заверил его, что все будет улажено. На следующий вечер музыка была настолько громкой, что муж позвонил в отель, но там сказали, что ничего сделать не могут. Потом стало тише, и мы терпели до конца ноября, но однажды просто не смогли находиться дома. Вечеринка 29–30 ноября была невыносимой и стала последней каплей». (Дело улажено; издержки оплачены примерно 15 января).

Как же легко от меня ускользают факты!


14 декабря, суббота.


Нет, я слишком устала, чтобы писать; все время спешка, судебный процесс и т.д.; у меня болел зуб, поэтому я отдыхаю, надеясь, что в голове созреют хоть какие-то идеи. Кстати, продажи «Своей комнаты» беспрецедентны – они превзошли «Орландо»; ощущение, будто мы превратились в конвейер; заказы на 100 экземпляров воспринимаются так же спокойно, как раньше – на 12 штук. Мы продали примерно 5500 книг и заработали денег на год вперед.

Если бы мы с Литтоном поженились, я бы никогда ничего не написала. Эта мысль пришла мне в голову за ужином на днях. Он сковывает и любопытным образом подавляет людей. Конечно, Л. порой суров, но он побуждает к действию. С ним возможно все. Литтон же вялый и пожухлый, как мокрый осенний лист. Одинокий и стареющий, он сравнивает себя с Клайвом. Наше дело отложено до следующего четверга и, вероятно, будет улажено раньше – по соглашению сторон. Вчера в отеле заколотили несколько окон – распоряжение суда оказывает мгновенный эффект. Закон звучит уныло, но впечатляет своей силой. Мы встретились с мистером Престоном[1014] в 10 часов утра; он был в черной мантии с грязно-белой лентой; самоуверенный светловолосый вежливый человек. «Ну вы и задира!» Я слышала, как ему это сказал другой королевский адвокат. Восхитительная мужественная атмосфера – они словно школьники с грузом ответственности, все такие грозные и решительные под своими кудрявыми серыми париками. Затем вошел судья (Фарвелл[1015]). Мы встали. Он поклонился. Он выглядел богоподобно мудрым, величественным, печальным; парик закрывал его лоб и подчеркивал глубокие задумчивые глаза на бледном изможденном лице; он был так сосредоточен, что говорил односложно, не позволяя себе открывать рот без крайней нужды; просто кивал. На все про все ушло, кажется, минут десять. Я чувствовала напряжение – этот человек просидел под своим навесом в маленьком переполненном зале и почти все время молчал до четырех часов дня.


15 декабря, воскресенье.


Зубная боль уменьшилась, но я не могу назвать себя бодрой; мысли праздные, голова тяжелая, концентрации нет – слишком много дел на Тависток-сквер в последние дни. Вчера вечером мы с Энн[1016] ходили на «Календарь» (Эдгара Уоллеса[1017]); были радостные возгласы – величественная золотая королева[1018] кланялась зрителям со своего небольшого балкона. А еще, когда зажегся свет, появился король [Георг V], красный, раздраженный, с трясущимися руками; ухоженный, широколицый, грузный, с белым цветком в петлице, недовольный необходимостью сидеть на виду между актами – таков его долг; а потом ему явно не очень понравились мелкие замечания королевы, велевшей свести свою активность к минимуму. Однажды рядом с королевой сидела герцогиня Йоркская[1019] – простая и болтливая, миниатюрная милая круглолицая девушка в розовом; на ее запястье и платье сверкали бриллианты. Королева и вовсе словно освещенная сверкающими бриллиантами улица. Она напомнила мне украшенную для прохожих витрину – мол, вот какие у нас есть товары. Не впечатляет; ни романтики, ни тайны; просто лучшие выставочные образцы. И все же король, осмелюсь предположить, потомок Хенгиста[1020]; этот грузный ворчливый человек наводит на мысль о Елизавете и остальных [«Елизавета и Эссекс»]; его лицо навсегда останется в нашей истории. Он достал очки из ярко-красного футляра.

Я подумала (как это часто со мной бывает) о множестве комментариев, которые нужно записать. Остановлюсь на одном. Если бы я читала этот дневник как книгу, которая случайно попала мне в руки, думаю, я бы вцепилась в портрет Нелли и, возможно, сочинила бы целую историю только про нее – было бы забавно. Характер Нелли; наши попытки избавиться от нее; примирения.


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное