Дневники: 1925–1930

– Да, все они о Джордже Муре и даме, которая что-то швыряет ему в голову, – он [Золя] писал о жизни Мура и просил меня рассказать о его молодости. Я коллекционирую свои произведения. Обнаружил, что написал кучу всего о театре. Не знаю, что с этим делать. Жена велит все выбросить. Но я считаю, что мои тексты дают интересное представление о том времени. Мне стыдно думать, что я когда-то писал так плохо. В собрании сочинений всего 21 том. В Америке оно будет продаваться в разных переплетах, в кожаных и самых дешевых; тираж уже развозят по всем книготорговцам. Я далеко не скромный человек, но даже мне стыдно перед издателями за свои книги. Говорят, они должны быть в каждом доме и т.д. Я обычно говорю, что среди дюжины людей всегда найдутся три женщины, которые не уступают мужчинам в интеллекте. Я всегда советую им идти во власть и не бояться выборов. Настаивать на представительстве. Сейчас женщины с гораздо большим энтузиазмом занимаются бизнесом, нежели мужчины. И добиваются результатов. Мужчины же сплетничают в клубах.

– О, но вы ведь сделали для нас больше, чем кто бы то ни было, мистер Шоу. Мое поколение и поколение Фрэнсиса Биррелла (он сидел сзади) – может, мы и хорошие люди, но благодаря вам мы стали теми, кто мы есть.

– Мы стали счастливее, – добавил Фрэнсис.

Потом пришли Лидия с миссис Шоу[1032], и разговор прервался.

1930

Вирджиния продолжает Дневник XIX (в Родмелле).

4 января, суббота.

Наступил новый год, и я продолжу писать в той же тетради – из соображений экономии. У меня отпуск; это прекрасно; я человек привычки и заметила, что мне сподручнее гулять после обеда, чем до него. Бездельничать я не буду, собираюсь написать несколько писем и размышляю над ранними работами мисс Исдейл[1033].

Нам пришла в голову идея перебраться сюда уже в апреле, и одно только это преображает пейзаж за окном. Он кажется привычным, неким символом спокойствия, хотя раньше я воспринимала его как интерлюдию, передышку. Для «Портрета Нелли», если бы я взялась писать такой рассказ на основе своих дневников, хочу отметить, что свое письмо мне она начала словами «Дорогая мадам», а это, как по мне и мнению Карлайла[1034] «говорит о многом». Но я замечаю лишь мелкие детали, а вдаваться в подробности почему-то не хочется.

Вита вчера принесла аквариум из зеленого стекла, а в воде распускаются японские цветы. При виде такой красоты мой разум тоже расцвел, а вот появление Кейнсов заставило его увянуть[1035]. И мы впустую потратили наш прекрасный день, разговаривая в их уродливой комнате, хотя собирались поехать в Рай[1036]. Но я не имею в виду, что они уродливы, ведь это было бы кощунством. Вечное принижение человеческой природы и преклонение перед одиночеством вызывает у людей подозрение. Но я действительно чувствую себя приколотой к доске бабочкой; единственный прекрасный день – а я жалуюсь на общество. Сегодня мы ужинаем в Чарльстоне, а завтра едем домой, к шуму насоса и танцевальной музыки; к Брейтуэйту, Голди, Оттолин, Спротту и так далее, чтобы «увидеться» и «себя показать». Хотя я не против музыки – немного оперы мне бы не помешало. А теперь я должна ответить на письма, чтобы не заниматься этим в Лондоне.

Вулфы вернулись на Тависток-сквер 5 января.

9 января, четверг.