Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

11 Марта. Метель. По делам общества был в Моссовете у Лоцманова Ивана Федоровича. Просил об устройстве Вани. Наговорил на пленку «Мои тетрадки».

12 Марта. Мороз, солнце, тихо. Разгар весны света в Москве.

Даже и ранние лучи солнечные перелетели низенькие дома теневой стороны Замоскворецкого переулка и, расходясь, осветили всю красную сторону. Сосульки, захваченные горячими лучами, не сразу поддались. (1-й этап весны: воробей; 2) перекличка галок вечером; утро, полдни, вечер.) Даже от дыма на солнце на белых крышах ложились голубые тени.

В городе начинается первая весна, как в городе когда-то родилось наше нынешнее острое чувство природы, и так, наверно, в плену тоже родилось и наше чувство свободы.

Слушал «Да исправится» у Ивана Воина и приходил в себя.

Направил Ваню с Лялей в Моссовет. Рукопись «Большой семьи» направил Перцову.

443


13 Марта. Пасмурное утро с просветами солнца. Что скажет Федин о сценарии? (Сегодня.) Приготовился идти к Михайлову.

Любовь к природе с тягой на бродяжничество зарождается в городе (туда, туда!) в человеческой тесноте. А любовь к человеку зарождается в природе. Там – тянет в одиночество, в пустыню, здесь – к людям.

14 Марта. Евдокия (1 Марта). Еще один светозарный день.

Мы говеем. И так я ненавижу того человека (помни: кого), до такого края доходит наполнение мое злобой, что, кажется, вот еще чуть-чуть, и я буду за него молиться. (Значит, молитва за врага есть освобождение себя от злобы.)

Был Федин и честно рассказал мне о недостатках «Большой семьи». Он такой же умный, как Кулешов, и, кажется, болеет тем же. Вывод: достать бы денег из Кино и отложить печатание «Большой семьи». На дипломатическую работу пускаю Лялю.

15 Марта. Пасмурно, не идет, а «садится» очень редкий и мелкий дождик, еле уловимый щекой. Мы с Лялей выполнили сегодня свой долг.

Вчера позвонили из Студии с приглашением в субботу в два дня на разбор сценария. Но после звонка к Еремину вышло, что идти нам не надо. Еремин сказал, что все сценарий одобряют, он лично поражен тем, как можно было сделать вещь такого общественного значения из «Кладовой солнца». Я страшно обрадовался такому признанию, потому что вопрос о деньгах тем самым кончается: деньги заплатят. Мне же ведь только бы деньги! Итак, затея моя, по-видимому, удалась, и если есть в сценарии недочеты с точки зрения драматургии, то картина края сделана замечательно, а волчья облава единственная. Надеюсь, что «Большая семья» будет питать меня, как «Кладовая солнца».

444


Вчера заходили к Раисе. Узнали, что Библиотека иностранной литературы закрыта. Это производит удручающее впечатление: какой-то упор в стену неизбежности новой войны. Что нас спасет теперь?

Розановой Т.В.

Татьяна Васильевна!

Я посылаю Ефр. П. регулярно 250 р. в месяц, и как только является возможность, посылаю ей единовременно, сколько могу. В прошлый раз я послал ей единовременно 5000 руб. (+ 1000 р. взял Лева), потому что получил премию за книгу «Кладовая солнца». Почему вместе с моими сыновьями Вы смотрите на меня как на копилку денежную? Если мои сыновья «обременены» семьями, то почему Вы знаете, что я тоже не обременен? Вы, дочь писателя, должны бы знать, что для честного писателя, каким был Ваш отец и каким являюсь я, его ученик, читатели и слава не являются сладким блюдом, а бременем, в миллионы раз превосходящим обыкновенное бремя семьи. Я уверен, Т. В., что Вы понятия не имеете ни об условиях моего труда, ни об условиях моей семейной жизни и общественной деятельности. <На полях- Недавно явился ко мне сын Лева с заявлением, что он покончит с собой вследствие трудной жизни. Мне пришлось устроить его в санаторий и обеспечить семью его для меня крупной суммой денег.> Так на каком же нравственном основании Вы, во всех отношениях младшая, берете на себя право судить меня? <Приписка: И судите меня, выслушав наветы одной стороны. Но это не судья, если судья знает только одну сторону.>

<3ачеркнуто: Боюсь, что это происходит от самонадеянности, греха, который происходит у Вас от разных причин, из которых одна – это несчастное совпадение прошлого Вашего письма с получением мною премии.> Вы подумали, что моя посылка денег вызвана Вашим письмом. Чтобы не вводить Вас впредь в заблуждение, я сообщу Вам о себе следующее. У меня сейчас есть надежда на скорое получение более или менее крупной суммы за одну мою трудную работу. Я намеревался из этой суммы послать сколько-то

445


и Ефросинье Павловне. Но из-за Вашего письма, чтобы лишить Вас самонадеянности, помощь эту я пошлю несколько позднее. Надеюсь <не дописано>... Я очень боюсь, что Ваша самонадеянность происходит от случайного совпадения в прошлый раз Вашего письма и моей посылки денег Е. П-не. Запомните, Т. В., раз и навсегда: Ваши обращения ко мне будут иметь обратное действие, и никакое Ваше «христианство» меня не растрогает.

От Перцова по телефону разбор сценария: 1) Отяжеленность действия Ботиком. 2) Идеологическая сторона: слова о правде висят в воздухе. 3) Доктор из начальной живой фигуры делается мертвым резонером.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное