Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Сегодня с утра брызжет теплый дождик. Петухов дал смету по коммерческим ценам на 20 т. (читай 30), а по твердым ценам 10 (читай 20). То и другое приемлемо.

Помню меньше недели тому назад яркий солнечный день. На берегу изнывает огромная льдина, подпертая другою льдиной на скат. Под этой крышей в полумраке идет дождь. Когда вышли лягушки, то, спаренные, стали скакать туда.

Видели вы, как сигает лягушка, догоняя другую, и, достигнув, вдруг делается одна и дальше прыгают две, как одна?

Впереди вся дорожка шевелится, будто это ветер поигрывает старыми листьями - а это прыгают с урчанием спаренные лягушки (противно смотреть - на человека похоже). На других животных смотреть ничего, на лошадей, быков, тигров, часто жалко, как, например, собак: и то же по человечеству. Противней же всего в этом на человека смотреть. И в этом полное расхождение с животными.

На той стороне уже трактор работает. Смотришь с этого берега и шевелится в голове: что, может быть, десятки тысяч лет прошли жизни человеческой от начала сохи до начала трактора. Но грачам ходить все равно, что за сохой, что за трактором, те же черви. А люди? Только очень немногие движут жизнь вперед, к этому небольшому числу сколько-то сочувствующих, «средних» людей, остальным решительно все равно, соха или трактор, были бы лишь червячки.

На тяге. Тишина звучная, не знаешь, куда лучше смотреть - в себя или на березки в малиновом свете, не знаешь, что лучше слушать -себя или птичек.

*Случайный выстрел в потолок среди публики в кинозале.

131

В эту зарю так было в небесных цветах, так согласно высвистывали свои сигналы певчие дрозды, что как-будто из переходящего цвета зари и рождался звук певчих птиц.

Ничто не отвечает нашей личной сокровенной молитве так, как одетая березка на разноцветной заре. Сквозь неодетые веточки видишь море голубое и розовое самой зари, а вершина высится к небу, и каждая веточка стремится туда в высоту. И смотришь, как стремится березка к высшему миру, и чувствуешь, что и весь мир так, и впереди человек - строитель пути. И тут понимаешь, почему в природе больше находишь понимания этого движения ввысь, чем в самом человеке: некогда ему, он должен строить путь для всех: путь, по которому пойдет вся природа, и звери, и березки, и все.

Смотришь на березку, а на тебя снизу смотрит малиновый глаз какой-то лужицы на дороге, белой по краям с протаявшей середкой.

Ручьи бегут снеговые с чистой холодной водой, и сквозь воду -зелень брусники, оживающий мох зеленый.

День-красавец предмайский разгорелся до невозможно

прекрасного: больше нечего ждать, тут все. И вдруг охватила тоска. Я почувствовал единственный выход из этого ужасного состояния -ехать к Ляле. Бросился к поезду и в 11 веч. прибыл в Москву.

Ехал с Фридой Ефимовной. Рассказывал ей свое, она свое. А тема разговора была моя известная: Ницше, Сверхчеловек, Гитлер, борьба с жалостью, с эксплуатацией человека человеком через жалость, называемую любовью.

26 Апреля. День, как и вчера, всем дням день. Ляля предвидит, что дачу мы все-таки купим. Устраивался с машиной, обещали сделать к 6 мая. Разговор с Солодовниковым: - Ив. Серг., не заводите собственности - это хомут. - Совершенно согласен с вами! Но подумаешь: а разве служба не такой же хомут. - Нет! В собственности ты сам

132

лично впрягаешься, жертвуешь самым дорогим для человека чувством личной свободы. На службе тебя запрягают и тебе самому можно сохранять про себя в запас свободу и жаловаться на «объективные причины» своей неволи.

27Апреля. С виду день как эти дни, роскошный и жаркий, в тени +20, но совсем голубое небо только в зените, к горизонту оно сереет, как будто в бочку меду золотого прибавили ложку черного дегтя. Во второй половине дня показались кошачьи хвосты. Вечером заря тихая, но холодная, вальдшнепы плохо тянули.

Цветет орех и ранняя ива. Показалось волчье лыко. На южной опушке леса позеленели берега снежного ручья. Позеленели [дорожки до] бровки. [Заухала] сова вечером.

Жулька неслась за трясогузкой по берегу. Манера трясогузки вдруг повернуть круто на воду - раз! и Жулька с высоты, как с трамплина, в воду. Выбралась - и опять, и опять трясогузка на воду (понимает!), и опять Жулька - бух! А в третий раз Жулька поняла и не поддалась. Бросила трясогузку и за бабочкой - долго не выходило, но пришлось удачно - хвать! и бабочка во рту. Вот удивительно. Стоит удивленная, спрашивает: куда она делась? Летела, казалось, такая значительная, а во рту бабочка как дым и собака не чувствует. Можно и передохнуть. - Х-ха! - выдохнула Жульба спертое дыханье, и бабочка вылетела и опять замотылялась.

Вечером с Аликом ходили на тягу. Паренек славный, не раздражает.

Воды в реке еще много. Основная вода бежит с такой силой, что завертывает стоячую воду разлива, и та образует два течения, основное вниз и рядом с ним вверх (рыба, плывущая вверх на икрометание, облегчая себе путь против воды, избирает себе, конечно, это второе течение вверх...).

Я как женщина, которой надо родить, чтобы определить себя, смотрю на землю влюбленный, земля меня

133

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное