Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

и держала своей красотой, и я мало чувствовал красоту неба. Мне казалось всегда, что небо - это какая-то нереальность: облака - туман, синева - воздух, и все, в общем, неправда и не всерьез (как-то взять нечего). А Ляля пришла ко мне с небом, и я тоже за ней стал подниматься, она же снисходительно поощряла мою любовь к земле, понимая эту любовь как стремление всего лучшего живого к небу, к солнцу. Так вот мы и живем, я смотрю на землю, она смотрит на небо. Мы сходимся в том, что, уходя ввысь, мы должны захватить с собой и все наше любимое на земле.

Подрядчик Петухов Георг. Алекс, встретился и сказал, что отказ Зубова - недоразумение: ему не умели дать понять, что это не ремонт, а незначительная работа в неурочное время с ничтожной стратой материала. Как Ляля неопытна! Такая умница - и поди вот... В другой раз надо бы обдуманно выбирать для нее роли. Тут дело даже не в уме, а в благородстве: нет у нее в голове той маленькой способности расчетца жизненного, который так по-разному выражен у еврея, у немца, у русского. Сущность этого расчетца у всех одинакова, но у всех по-разному она выражена в отношении к высшим свойствам ума.

Какое удивительное средство в жизненной борьбе: судьба - не судьба. И как я это раньше не знал! Вот теперь как хорошо думать о даче своей в Поречье: будет судьба - будет дом, нет - не надо: не судьба. Итак, будет - обрадуюсь, не будет - тоже обрадуюсь.

28 Апреля. Красная горка.

Утро пока хорошее, но ветерок с каждым часом сильнее. Цветет волчье лыко.

NB. 29-го хорошо поработать. 30-го Ляля приедет. 1-го мая празднуем в «Поречье»: три дня праздника: вторник, среда, четверг. 3го в пятницу отдать Ване ключи, послать Map. Вас. с ключом на завод и напомнить. В среду 1-го ловить Зубова, не будет - самому к Зубову, может быть, послать Петухова.

134

По мере того, как теща дальше и дальше уходит в болезнь, Ляля становится и серьезней и раздражительней, а я сам себе кажусь все более легкомысленным. Мало того! даже и самое лучшее, мои религиозные переживания с Лялей, начинают мне показываться как переживания не человека, а художника. Но я не говорю, что это действительно так, а что по мере того как там что-то изменяется, я изменяю свой взгляд на себя...

Что это, жалость? Как я Леву жалел! И куда это все делось?

У Хорьковой уютная комната. Ревет безобразно радио. - Вы это не выключаете? - Нет, никогда. Если я выключу и буду одна, то начинаю реветь и мне кажется, я с ума схожу.

Вечером ветер восточный улегся, пришли сплошные облака, пасмурно и тепло. Вальдшнепы хорошо тянули. Алик убил одного и обезумел от счастья.

Чувствую, что «судьба - не судьба» придумана человеком, который в пути, когда ему ветер был взад. Дуй же, дуй, мой добрый ветер, и повертывай железку судьба - не судьба, как тебе хочется, только бы моя Ляля была жива и здорова.

29Апреля. Фомина*.

Четкий план моральный - вот что надо сделать при наличии захватывающей красоты первого начала. Это мораль заключается в переходе «Надо» (императива) от объекта в обладание самого субъекта. Урка обладает воровской свободой. Если же он презираемый им императив берет на себя, то он сам лично должен выполнить это веление лучше всех. Они похожи на запертую воду (ловить

* Неделя, следующая за Пасхальной, в память о чуде уверования апостола Фомы в Воскресение Христа.

135

силу воды плотиной умеют даже бобры, а о человеке и говорить нечего: человек ловит воду, ловит ветер и зверя, ловит легко, зная привычку его возвращаться по кругу домой: ловушку ставят на то место, откуда его согнали). И так же силу этих людей на канале обращают на пользу всего человека, сокращая им срок наказания, заманивая достижением счастья возвращения в свой дом. Но как поймать свободу испорченных людей, умеющих жить свободно за счет счастья другого? Как поймать на службу всему человеку силу тех, кто живет для себя, и в себе нет у него ни дома ни крова и ничего, излучающего ласку, и нежность, и уют, и счастье согласия своего личного дела с огромным делом всего человека, ведущего за собой в царство вечности и блаженства всякую тварь?

Это чудесно у человека, что иной из нас способен снять с себя последнюю рубашку и в счастливом порыве при выходе из глубокого радушия отдать ее ближнему. Но, конечно, перед этим порывом надо довольно и потрудиться, чтобы иметь свою то рубашку, нужно научиться беречь ее, стирать, гладить, пришивать оторванные пуговки, быть ее собственником и разделять вместе со всеми: своя рубашка ближе к телу.

Надо широко использовать народную мудрость как мораль - по примеру босяцкой морали.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное