Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Так прошел первый день майских праздников - роскошный день, открывающий, как открывает луч света пылинки в комнате, все недостатки души человека. И страшен, страшен для чуткого человека такой божественный день: тут высвечивается весь внутренний человек наружу. И как редко встретишь человека в соответствии с природой, как редко его праздничная радость отвечает радости, посылаемой небом всему человеку.

Зина Барютина и Ляля имеют то общее между собой, что, отдаваясь молитвенному полету религиозной души, в то же время не оставляют любовным вниманием и заботой земную жизнь человека, постоянно открывая прекрасное, существующее на земле, как на небе. Такой была наверно и артистка Ермолова и другие высококультурные люди, строящие жизнь на земле, как на небе. Их таких, наверно, очень-очень мало, и они-то скорее всего и есть святые, соответствующие нашему времени.

Ляля вчера на ночь мне сказала. - Ну хорошо, мы купим дом, а что если мы останемся вдвоем? - Я об этом никогда

139

не думал, - ответил я. - Но если так, то чем же наша жизнь изменится? - Может быть, мы ездить будем?

Увы, мы тоже стареем: поездим, поездим - и захочется домой.

Май

1 Мая. Лучше такого майского первого дня быть не может. Мы примерялись к новой жизни на своей будущей даче.

(Микрогеография.) Художник писал меня. Бабушка пришла «со старыми знаменами» (как они истрепались). - Чем объясняются немецкие зверства? - Тем, что мысль (идея) в своем практическом осуществлении разделяется на два момента: приказ - выполнение, благодаря чему на одной стороне остается доброе намерение, на другой «зверства».

2 Мая. Первый гром. С чистого неба гремело, и мы все спорили -стрельба или гром. Меня мучили художники, пользуясь солнечным светом. Только уже к обеду, к 3 часам вечера, тучи, наконец, сомкнулись и пошел дождь. Часа через два дождь прошел, и сразу ивы и березы оделись в прозрачную зеленую одежду.

3 Мая. Рождение Жульки.

Всю ночь шел дождь. Утро серое, сырое, прохладное (+6). И так весь день, а вечером стало совсем холодно (+4). Так вышли «майские холода». Но влага очень нужна, и несмотря на холод, все на глазах зеленеет.

Сговорились с директором о порядке осады нашего дома: начать с Зубова (Иван Васильевич) и только с согласия его действовать на Вавилова (почему бы самому директору не сказать два слова Зубову?). Встал вопрос о Домаше. Решили из-за нее не расходиться с Лебедевой. Сходили к даче, там познакомились со сторожем-соседом Иваном Тимофеевичем.

4 Мая. Утро, как вчера, серое и холодное, но к вечеру стало немного теплеть и вечер был очень тихий. Можно

140

было с успехом постоять на тяге, но общество Ляли всегда замещает мою тягу на охоту. Собираемся завтра ехать в Москву и действовать по следующей программе: 1) Звонок к Чагину. 2) К Зубову. 3) При отказе Зубова к Тихонову - Вавилову.

Вечером пришел Василий Иванович и дело наше с покупкой дачи повернулось в благоприятную сторону. Если Академия не согласится мне помогать, можно выпросить материал в Техснабе и в отношении рабочей силы согласиться помимо Петухова с Вас Ив. Достать остается лишь доски. Завтра утром мы и об этом решим.

5 Мая. В тишине в тумане распускаются и зеленеют больше и больше березы. Еще немного - и весна вступит в ту пору, когда вызов, брошенный природой подняться во всю свою высоту человеку, перестанет будоражить (какое слово-то подходящее!) душу.

Так сошлись в одну точку: узел моей работы над «Каналом», узел дачного строительства и узел весны - одно исключает другое. Приходится делать так: узел весны сам собою развязывается, узел строительства развязать в Москве, а узел творчества перенести на сколько-то вперед и на какой-нибудь месяц-два заняться книгой «Моя страна».

Прежде в молодости, бывало, чтобы заснуть я пользовался счетом до тысячи, считаешь-считаешь, отгоняя тем тревожные мысли, постепенно глупеешь, да и заснешь незаметно.

Теперь же я мысленно перемещаюсь в село Хрущеве Елецкого уезда, Орловской губ., где я родился и вырос. Слышал я, что никаких следов не осталось от дома, где я родился, от великолепного парка и сада, и что даже пруд, в котором я ловил пескарей и карасей золотых и серебряных, теперь спущен и на илистом дне его колхозники выращивают капусту.

Тем удивительней бывает мне ночное путешествие, восстанавливающее с необычайной точностью, четкостью

141

и яркостью то, чего для всех людей уже больше не существует и о чем, кроме меня единственного, никто на земле не может свидетельствовать. Всматриваясь с закрытыми глазами в то, чего нет в действительности, я догадываюсь о происхождении всей созданной мною картины природы. А разве не так создавались лучшие картины природы, написанные мною. Побываю, окунусь в землю, потом уеду...

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное