Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Всего удивительней в этом путешествии на родину для меня теперь кажется, что дорогие для меня в детстве деревья выступают теперь наравне с дорогими людьми. Больше! Дорогие люди - все, даже любимая мать, даже красивая Маша, из которой я создал себе Марью Моревну, выступают в моей памяти с какой-то душевной ношей, обременяющей их не за свои, а чьи-то чужие им грехи. Но деревья мои, тоже личные, как и люди - каждое дерево я вижу теперь, как человека, со своим собственным лицом - все эти деревья выступают безо всякого бремени прекрасные и святые. Собаки наши вспоминаются тоже святыми или скорее ангелами, но среди собак, впрочем, были и подлые.

Основной источник благодати, называемой теперь по-ученому геооптимизмом, исходил от деревьев и всего зеленого покрова земли. К сожалению, у меня нет никаких знаний, позволяющих делать исследования в этой области психологии творчества. Я могу говорить лишь о своем личном опыте, опираясь на то, что у меня ужасно выходило, и было признано в свое время, и до сих пор признается.

Всей этой своей географией я обязан вот этому чувству благодати, исходящей от родной земли. Признаюсь, мне было иногда неловко за свой геооптимизм перед человеком, обреченным на страдание, но я оправдывал себя тем, что то ведь тоже страданье, и все-таки, в конце концов, благодатное чувство природы непременно воскресит.

Приехали в Москву, а тут теща встала и ходуном ходит и заполняет собой все. Она представляет себя надменной барыней, глубоко презирает «пролетариев» и т. д. Несчастная

142

Ляля бросилась в церковь - не помогло («даже "Христос Воскресе" поют неправильно»). Тоска охватывает мою бедную подругу, звонит кому-то из своих по телефону: «я в плену» и т. п. Психическая зараза перекидывается на меня, за Лялю вырастает злоба на тещу и я думаю: при чем тут Бог? Не есть ли это горшее падение, если вместо того, чтобы самому что-то сделать, обращаешься к Богу, чтоб Он это за тебя сделал? И где та черта, за которой кончается возможность человеческая помочь себе самому и своим ближним собственными средствами, та черта, за которой Бог принимает человеческие жалобы? У старушки Анны Дмитриевны, бездомной скиталицы, нет такой черты: сама она по глупости отдала свою комнату и стала бездомной. И у Ляли, конечно, нет такой черты, потому что сама она избаловала свою мать, изнежила, распустила... Значит, надо самой твердо взяться, умно, расчетливо...

И еще к этому: все бумаги о моем наследстве сделаю на Лялю. Поэтому она берет себе в наследство мое смутное чувство готовности, если окажется нужным и возможным, помогать Левиной семье (Петя сам справится).

6 Мая. Вдруг совершилось чудо: теща обняла меня и просила прощения за вчерашнее, объяснила все своей ненормальностью, что на нее «нашла тоска», когда она прочла в газете о двустволке и соединила это с выстрелом своим в доме отдыха. Какой бред! А приходится делать выводы.

Ляля от этого сразу преобразилась, у нее выскочило из души все тяжелое. И она предложила бросить сейчас же Пушкино, везти мать в дом отдыха и в Дунино. Что это? Легкомыслие или всезаполняющая любовь к матери?

Был на заводе: машина готова. Слушал рабочих и вдруг понял вот что. Это вот чувство мое необходимости признания личности, такое глубокое, в себе живущее, вдруг явилось вовне: каждый рабочий сейчас мечтает, как бы ему выбраться с завода на волю и делать то, что ему хочется, то, из-за чего выносится по существу невыносимая жизнь.

143

Моя страна. I часть - Родина. II - Север.

Марья Васильевна вновь потеряла лимитную книжку за весь месяц май! Уговаривались с Лялей много раз не давать книжку М. В., особенно в начале месяца. И не давали. Но Map. Вас. вдруг чем-то угодила Ляле, и та сразу ей поверила и отдала книжку. Опять не знаю, как это назвать? Легкомыслие? Нет, это не легкомыслие, а какое-то взъерошенное истерическое состояние души. Как-то одновременно и серьезно все, и все несерьезно, и любит она мать и не любит, и верует и не верует, теряет и тут же находит выходы: - Ну, что же такое, потеряли книжку, я продам золотое кольцо.

7Мая. (Узловой день.)

Майские холода продолжаются. Марья Васильевна сбегала к Ивану Воину и вслед за тем позвонили, что книжка нашлась.

Встреча с Неверовым. Приезд Таллинга. Вечер в ЦК [комсомола]. Михайлов. Часы. Бумага от Михайлова к Таллингу. Триумф Михаила.

Выход в вечность лежит на пути через узкие ворота современности.

Только через совсем узкие ворота современности есть выход к вечности.

8 Мая. Ходили к Лебедевой, отдали ей за дачу еще 5 тысяч (всего 10) и без расписки (для шику). Предательство Шахновского. У Ноя Соломоновича в Академии без «ключа» (просьба о курсовке на лето). Влетел к Вавилову и потерял доверие секретаря.

Вспомнилось время, когда ходил в министерство земледелия, достигая командировки по изучению скотоводства в Данию (а нужно было там изловить убегавшую от меня невесту). Страшно вспомнить, земля под ногами ходит...

Бросились к Чагину, а там митинг Победы. Выступай! И делать нечего, выступил, впервые закончив речь

144

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное