Дневники

С Солженицыным мы приехали на станцию, когда подошел поезд: как молодо помчался он догонять поезд — изо всех сил, сильными ногами, без одышки. Какими-то чертами он похож на

1963 Житкова, но Житков был тяжелый человек, хмурый

деспот, всегда мрачный, а этот легкий, жизнерадостный, любящий.

Над Переделкиным тучи. На прошлой неделе свезли в больницу Катаева — предстоит операция. Туда же свезли Всеволода Иванова. Говорят, инсульт.

14 сентября. Суббота. Зинаида Николаевна Пастернак рассказывает: я просто взбесилась и написала бешеные письма Феди- ну и Тихонову. О том, что я в нищете, что до сих пор не получаю пенсии, что томик стихов Бори издательство сократило вдвое, что из-за границы мне не шлют ни копейки; о том же написала и Тихонову. Тихонов сейчас же пришел ко мне — обещал поговорить с Фединым — и вот нужно же было так случиться, что после этого я пошла к Сельвинским взять в долг хоть несколько рублей — вижу, идут они оба: Тихонов и Федин. У меня подкосились ноги, чувствую, что падаю, сердце застучало как сумасшедшее, «только бы дойти до кордиамина» (лекарства), Федин обещал сделать, что может, и придти ко мне в понедельник. Ждала его весь день, он пришел только к вечеру, смертельно усталый (у него вообще вид глубокого старца, особенно это бросилось в глаза днем, когда я встретила его с Тихоновым: брови и нос). Он сказал, что дано распоряжение уплатить за дачу, дать мне единовременное пособие, печатать стихи Пастернака в «Библиотеке поэта» в количестве 18—20 листов (а не 11-ти, как сказано в договоре) и т. д. Я заговорила о «Докторе Живаго». Он смутился и сказал: «Подождем, теперь не время». Но на следующий день позвонил Хесин из Управления авторских прав, попросил спешно сообщить ему сведения о наследниках. (Очевидно, хотят перевести сюда иностранные деньги.)

25 сентября в великолепную погоду я приехал в Барвиху. Встретил здесь милых Солдатовых, которые подарили мне песни Бернса (Souvenir Edition⁹⁸). История с Mrs. Morton, которая перевела «От двух до пяти», несмотря на мое запрещение. Письмо от Смита 27 августа из Нью-Йорка сообщает, что Калифорнийский университет готов издать ее перевод и заплатить ей гонорар, если я одобрю ее перевод. А как могу я одобрить ее? 3-го сентября я напечатал в «Известиях» «Записки пострадавшего» о том, как гнусно та же Мортон перевела «Тараканище».

Все это свыше моих сил, но я рад, что голова на- 1963

бита у меня этой соломой и я благодаря этому отвлекаюсь от своей единственной мысли — о Смерти.

30 сентября. Вот говорят о молодежи: тунеядцы, паразиты и проч. Но со мною сидит за столом старый большевик Ермаков — темная посредственность, глухой ко всему человеческому, кроме еды, круглый оголтелый невежда — и оказывается, он здесь, в Барвихе — бесплатно (содержание больного здесь стоит 6 тысяч в месяц). Завтра он уезжает — на прощание спросил меня:

Вы прикреплены к столовой на ул. Грановского?

И я вспомнил, что великое множество вот этаких принципиальных бездельников получает бесплатное пропитание в больничной столовой.

Я получаю сухим пайком! — похвастался он.

Вообще он очень доволен судьбой:

У меня жена моложе меня на 16 лет.

Здесь акад. Цицин с женой. Целый день он увлеченно ловит рыбу. С радостью показывает полдесятка окуньков, пойманных им в результате 10-часового рабочего дня. Академик Тарле не мог бы уйти с головой в рыболовство.

1963 9/Х. Разговорился с одним отдыхающим о Мака

ренко. Он говорит:

Макаренко — дутая фигура. Его метод никуда не годится. Да и таланта у него маловато. Его «Педагогическая поэма» — вздор.

Я спрашиваю:

А чем вы занимаетесь?

Бывший учитель.

Все кругом засмеялись. Оказалось, это маршал Соколовский. Завтра уезжают Солдатовы, и я с тоскою думаю об этом. Такие уютные, сердечные, милые люди, и мне с ними было так хорошо.

Погода все время изумительная. Теплынь. Подумать только: летают осы, бабочки, мухи жужжат на стеклах. Вместо октября сплошной июль. Я все еще увяз в «Куприне».

10 октября. Солдатовы уезжают, и я остаюсь сиротой. Подарил им книжку «Живой как жизнь». Сделал на ней такую топорную надпись:

Не дожить бы до проклятого

Десятого! В этот день, по воле сатаны, Я лишаюсь милого Солдатова И его приветливой жены. Мне без них в Барвихе будет лихо: Будет мне пустынею Барвиха. Всегда-то вы, Солдатовы, Отрадой были мне,

Так пусть вам будет сладостно В туманной и безрадостной Далекой стороне!

12 октября. Пишу ответ Сельвинскому*. Вышел пройтись. Навстречу маршал Соколовский. Слово за слово — стал ругать Солженицына. «Иван Денисович» это проповедь блатного языка. Кому из нас нужен (!) блатной язык! Во-вторых, если хочешь обличать сталинскую эпоху, обличай ясно, а то сказал о Сталине несколько слов — и в кусты! и т. д. А «Матренин двор» — нашел идеал в вонючей деревенской старухе с иконами и не противопоставил ей положительный тип советского человека!

Я с визгом возражал ему. Но он твердил свое: «проповедь блатного языка».