Дневники

О «Случае на станции…» говорит более благосклонно. Покуда мы спорили, смотрел на меня с ненавистью, но вскоре мы оба сошлись на том, что «Теркин в аду» — худшее произве- 1963

дение Твардовского.

Соколовский звук г произносит мягко, по-украински. В разговоре употребляет крутые солдатские ругательства. А боится блатного языка.

Здесь отдыхают два председателя колхоза: «Мы хотим поговорить с вами о Солженицыне». Я избегаю их всеми способами.

Вчера была у меня Мура Будберг и Людмила Толстая. Мура привезла мне книжку Устинова, посвященную ей… Я поставил ей бутылку вина, которую она, не допив, взяла с собой.

20 октября. Здесь министр торговли Павлов, — и один из редакторов «Правды» Сутоцкий, очень либеральный господин, осуждающий в разговоре все то, что восхваляется в «Правде».

27 октября. Солнце так и бьет в окно. Небывалый октябрь, очень похожий на август. Жужжат мухи, и так как за все время не было ни заморозков, ни ливней, ни бурь, листва еще живет на деревьях.

Весь здешний бюрократический Олимп ужасно по-свински живет. Раньше всего все это недумающие люди. Все продумали за них Маркс — Энгельс — Ленин — а у них никакой пытливости, никаких запросов, никаких сомнений. Осталось — жить на казенный счет, получать в Кремлевской столовой обеды — и проводить время в Барвихе, слушая казенное радио, играя в домино, глядя на футбол (в телевизоре). Очень любят лечиться. Принимают десятки процедур.

Разговоры такие:

Что-то нет у меня жажды…

А ты съешь соленого. От соленого захочется пить.

Верно, верно.

Или:

Какая водка лучше — столичная или московская?

Московская лучше, на этикетке у нее — медали.

Или:

Кто у вас там секретарь?

Солодухин.

Иван Васильевич?

Нет, Василий Иванович.

Со мною рядом сидит Сергей Борисович Сутоцкий, один из редакторов «Правды». Милейший человек, загубленный средой, поддающийся ее влиянию. Он принес мою книжку «Живой как жизнь», прося автографа. Я написал ему следующее:

1963 Средь сутолоки идиотской

Ты помнишь ли, Сергей Сутоцкий, Глубокомысленный завет, Что нам оставил Заболоцкий, Мудрец, учитель и поэт: — «Не позволяй душе лениться, Она — служанка, а не дочь. Душа обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь». В Барвихе или в Кисловодске — В какой бы ни попал ты рай, Прошу тебя, мой друг Сутоцкий, Своей души не усыпляй. Оставим стаду идиотов Усладу грязных анекдотов, Транзисторы и домино И скудоумное кино. К лицу ли нам, друзьям искусства, Такое гнусное паскудство?

Вчера к Екатерине Павловне Пешковой, которая живет здесь в 22 палате, приехали ее правнуки: Катя, Максик и волшебно красивая Ниночка (внучка Берии), а также Людмила Толстая. Мы все уселись на террасе. Невдалеке поместился маршал Соколовский. Как нарочно, заговорили о Солженицыне. Все отзывались о нем восторженно. Соколовский слушал-слушал, не выдержал и сбежал. (За это время я ближе познакомился с ним, и он мне симпатичен — очень болен.)

А третьего дня ко мне подошел один вельможа. «Я депутат той области, где живет Матрена. Ваш Солженицын все наврал. Матрена совсем не такая».

Напрасно я говорил ему, что художник имеет право преображать действительность, он толковал свое: «Все исказил, все переврал. Если ты писатель, пиши правду».

10 декабря. Мне легче. Вчера я ходил гулять — вместе с Расу- лом Гамзатовым, который поселился здесь в Доме творчества во флигеле, в палате 49. Софронова и Кочетова зовет «эта шайка». Цензура выбросила из его нового сборника 17 стихотворений. «И правильно сделала. Вообще без этих стихов сборник сильно выиграл». Очень забавно рассказывал, как он исполняет обязанности члена правительства. Всякий раз, когда какое-нибудь новое превращение какого-нб. генерала в маршала или мелкого посланника в посла, звонят ему из Кремля, чтобы он подал свой голос. Он всякий раз отвечает: «Я согласен», так как никого из этих людей не знает, и их карьера не интересует его. Но это выходило

очень монотонно, и вот для разнообразия он отве- 1963

тил однажды «я подумаю», хотя и не знал, о ком идет речь. «Я подумаю и на днях дам ответ». Там всполошились. Но он через день позвонил и сказал: «Пожалуй, я согласен». Вообще у него много юмора.

О Маршаке: «пятерочник, первый ученик, хорошо переводит, но его собственные стихи никогда никого не задели, не проникли в народ — именно потому, что он пятерочник». Очень начитанный: читал книгу Лиды, читал мои фельетоны в «Литгазе- те».

12 декабря. Была Фрида Вигдорова. Записи ее гениальны: «Блокнот журналиста» и «Блокнот депутата»*.

4 января 1964. Опять в Барвихе. Измочален совсем. Шумно, неуютно. Сдал в «Новый Мир» статейку об Ахматовой, в «Лит. Россию» «Сигнал» (воспоминания о 1905 годе), в издательство «Искусство» книгу «Высокое искусство».