Дневники

Третьего дня я, больной (желудок, бессонница, сердце), несмотря на все уговаривания близких, поехал в Союз Писателей выступить на вечере, посвященном Зощенко. Первый вечер за двадцать лет. Хотя публики собралось очень много, ее загнали в Малый зал. Нигде, даже внутри Дома Литераторов — ни одной афиши. Секретное нелегальное сборище. В программе: Вал. Катаев, Шкловский, Чуковский, Каверин, Ильинский. И Катаев, и Шкловский побоялись приехать, да и стыдно им: они оба, во время начальственного гонения на Зощенко, примкнули к улюлюкающим, были участниками травли… Очень сильный мороз, я приехал в валенках. Слушали мой доклад с увлечением, много аплодировали, кричали: спасибо.

Председательствовал Лев Славин. Он сказал чудесное вступительное слово: о том, что есть у нас целый разряд великолепных писателей, которых даже не упоминают в истории советской литературы: Бабель, Платонов, Хацревин, Лапин,— и вот Зощенко. Мы будем бороться за них и т. д.

Каверина доклад, блестяще написанный, мужественный, прозвучал негодованием к палачам, погубившим Зощенко. После нас Ильинский. Говорят, он великолепно прочитал два рассказа: «Елка» и еще какой-то.

16 января. Типичное мое утро. Сажусь за стол, хочу готовить Уитмена для 2-го тома. Но нет гослитиздатского издания его стихов, намеченных мною для этого издания. Откладываю Уитмена, решаю писать о Маршаке, но нет стихов, которые Клара послала сыну Самуила Яковлевича.— Решаю написать письмо японке, но нет тех книг, о которых я хотел ей написать.

Недели две назад Евтушенко прочитал по радио стихи о корабле, который волны швыряют туда и сюда* (т. е. о партии Ленина). Стихи вызвали ярость начальства, и две редакторши уволены.

Сегодня суббота. Кларочка не приедет. Необходимо записать, что в последние два-три года я привязался к ней очень. Она чудесный, гармонический, благородный человек. Никакой мелочности, щедра, участлива, — работяща — умна.

Сегодня она не приедет. И я не должен буду признаваться ей в своем банкротстве: не написал ничего.

Во главе Союза Писателей, равно как и во главе всех журналов — по замыслу начальства—должны стоять подлецы. На днях будет избираться новое руководство Союза Писателей — правление. Лиду

1965 это ужасно волнует. Если бы выборы были правиль

ные, то все подлецы полетели бы. Но конечно, начальство придумает способ, чтобы навязать Союзу своих подлецов. Из-за чего же волноваться? Исход выборов предрешен. Однако Лида рвется в бой: пусть молодежь видит, что есть борьба за справедливость (?!). Вместе с нею рвется и Таня. Она хочет встать и спросить об Оксмане.

Фридочка Вигдорова страшно больна: думали, что рак поджелудочной железы. Третьего дня в Институте Виноградова ей сделали операцию, которая длилась 31/2 часа. Обнаружили камни в желчном пузыре. Фрида и на «смертном одре» спрашивала: что с Иосифом Бродским? Решено ли его дело?

18 января. Литераторы в восторге. В Ленинградском Союзе Писателей были перевыборы и с грохотом провалили Прокофьева, который состряпал «дело Иосифа Бродского». В правлении выбраны «бродскисты»:

Добрынина [описка, на самом деле Грудинина. — Е. Ч.]

Долинина

Эткинд и др.

Такое крошечное и хрупкое торжество справедливости вызывает восхищение всего литературного мира.

А третий посмотрел лукаво И головою покачал…*

Фриде как будто лучше.

21 января. День Марии Борисовны. Через месяц — десять лет, как она похоронена и ждет меня в соседнюю могилу. Была у меня Раиса Орлова и рассказывала о выборах в правление Союза Писателей. Целый день тысячи писателей провели в духоте, в ерунде, воображая, что дело литературы изменится, если вместо А в правлении будет Б или В, при том непременном условии, что вся власть распоряжаться писателями останется в руках у тех людей, которые сгубили Бабеля, Зощенко, Маяковского, Ос. Мандельштама, Гумилева, Бенедикта Лившица, Тагер, Марину Цветаеву, Бруно Ясенского, Пастернака и сотни других.

12 февраля. На днях получил письмо от 63-летней Е. Б. Бухо- вой, о которой 40 лет [назад] я сочинил такие стихи:

Ты еще не рождалась, Тебя еще нет. Ты побоялась Родиться на свет.

Ты кем-то несмелым, 1965

Как будто во сне, Начертана мелом На белой стене.

Надо писать о Пастернаке. Только что кончил о Библии. Оказывается, нельзя писать Библия с большой буквы и лучше бы не говорить, что это еврейская книга.

«Нью-Йоркер» уведомил меня, что Чивер подписался для меня на этот журнал. Но журнала нет, и вряд ли будет. Книжка моих сказок, которую я послал в США вдове Ганфмана, дошла до нее через 27 дней. Вот и говори об обмене культурными ценностями. Был у меня вчера корреспондент «Таймса» Кирилл. Подарил мне книжку «Кандинский» — репродукции картин этого шалого мастера.

Мне очень противно признаваться в своей стариковской косности, но я с негодованием вчера читал любимую Лидой и Лю- шей Марину Цветаеву. Сплошной моветон, словоблудие, претенциозность, кокетливость: «Я люблю Брюсова и потому ненавижу его, и как он был туп, что не догадался, как я люблю его и только потому ненавижу».

21 февраля. Десять лет со дня смерти Марии Борисовны.