Дневники

Сегодня я встал с головной болью и с полной неспособностью к писанью. Пишу о Пастернаке.

Приехали Лида и Люша. Есть Митя, Марина, Коля. И конечно, мне легче нести мою невыносимую тяжесть — тяжесть вины перед Марией Борисовной, которая на горе себе связала свою жизнь с моей. После обеда мы едем на кладбище.

29 марта. В среду (24го) обещала приехать ко мне Анна Ахматова. Перед этим мне захотелось поехать на праздник детской книги в Колонный зал. Открытие недели. Приехал благополучно. Барто. Яковлев. Детиздатские друзья. Сижу на эстраде. Дивный зал. Вспоминаю: здесь мы отпевали Горького, Кирова. Здесь когда-то выступал Лермонтов —14-летний мальчуган. Впереди сидят крохотные девочки в венках. Налаживается телепередача. Кассиль говорит о космонавтах,— и вдруг все поплыло у меня перед глазами, и я еле добрел до дивана в фойе. Мира Наумовна, мать Аркадия Белинко- ва, и милый Владимир Осипович Глоцер — первые засуетились вокруг меня. Нашли здешнего доктора Татьяну Григорьевну, вызвали скорую помощь, и вот я, после сосудорасширяющей инъекции, возвращаюсь еле живой в Переделкино.

Анна Ахматова уже в Переделкине (у Фриды), но я не могу ее принять. Она уезжает, а я обречен на бездействие и на глотание

1965 всяческих ядовитых лекарств. Должен был править

Уитмена для 3-го тома, а сейчас лежу «как дурак, как нерожденный, как мертвый», и добрая Марина читает мне «Фрегат “Палладу”», специально написанную для тех, кому, как мне, предписано не шевелить мозгами. Очень талантливая, но пресная книга.

Самое большое событие: Коля прочитал мне свои воспоминания о Жене Шварце, прекрасно написанные, задушевные, умные, исполненные «клокочущей ненависти» к тому, что душило и душит всех нас. О Тынянове его воспоминания тоже хороши, но безысходно печальны — больше о болезни Тынянова и его трагической смерти .

30 марта. Пасмурно. Не выходил на воздух. Вчера Марина, а сегодня Клара читают мне «Фрегат “Палладу”», из которой я узнал, что в 50х годах слово отель было женского рода — и кажется, больше ничего. Гончаров такой, что если подумаешь о нем, что он хорош, он покажется плох, а если решишь, что он плох, он окажется не таким уж плохим.

Приходят чистые листы моего первого тома. Я очень сержусь на себя, что включил туда банальный «Серебряный герб» и что не сократил «От двух до пяти». Есть разбухшие скучные страницы. Я стараюсь сжать книгу для издательства «Просвещение».

Глоцер отозвался об Алексине, что это — позор детской литературы. Алексин повел против Глоцера подкоп. Издательство не пожелало заключать с Глоцером договор на новую книгу. И вот в последнем № «Литер. газеты» Берестов поместил прелестную рецензию о книге Глоцера. Об этом сообщила мне Клара, потом Лю- ша, потом опять Клар^ но ни та, ни другая не принесли газеты.

постылом сыщике Mason’e. В чистых листах нашел 1965

три ужасных опечатки. Погода в день моего рождения сибирская, каторжная.

Итак, с 4-го апреля 1965 я здесь в 93 боксе Загородной больницы, то есть в раю.

Свел я здесь знакомство с тремя африканцами (из Ганы). Одного из них зовут Ласиса Сумайла.

Все они мне скоро прискучили: потому что они могут говорить либо о сексе, либо о социализме. Читают главным образом пропагандистские книжки. Мы объясняемся с ними по-английски, но когда я спросил их, хотели бы они посетить Англию, они сказали: «нет, ни за что! ведь это — капиталистическая страна». Верят, что СССР несет им свободу. Сейчас позвонил мне Эндрю Ротштейн. Т. к. он — англичанин, Мария Николаевна звонила в особый отдел: разрешили ему завтра приехать ко мне. Но он хочет приехать не один, а вместе с Пэйджем Арноттом, старым английским большевиком.

Это я пишу в субботу.

Сегодня приедет ко мне Ясиновская — очень дельный и смышленый редактор «Библии». Я жалею, что согласился составить эту книгу. Нападут на меня за нее и

верующие и неверующие.

Верующие — за то, что Священное писание представлено здесь как ряд занимательных мифов.

Неверующие — за то, что я пропагандирую Библию.

Вечером после работы с Ясиновской — пошел пройтись.

6 апреля. В больнице. Провожая Клару, встретил Вл. Сем. Лебедева. Он уже два месяца здесь — завтра уезжает. Он пишет диссертацию: «Радио в период Отечественной войны». Но главное — воспоминания: о сталинской эпохе, о Хрущеве. Говорит, что в новом романе Солженицына есть много ошибок, касающихся сталинского бытового антуража. «Александр Исаевич просто не знал этого быта. Я берусь просмотреть роман и исправить». По словам Лебедева, здесь же отдыхает Борис Полевой.

12 апреля. Все время северный ветер и — весеннее солнце. Между тем надо держать корректуру «Современников», в которых мне теперь очень не нравятся Короленко, Луначарский и Репин. О Луначарском я всегда думал как о легковесном и талантливом пошляке и если решил написать о нем, то лишь потому, что

1965 он по контрасту с теперешним министром культуры —