Дневники

октября. Гнусная бессонница. Горчичники. 3 порции димедрола… С милым Солдатовым сошел к озеру — и вдруг головокружение. Вернулись — и Солдатовы сообщили мне потрясающую новость: Мария Игнатьевна Будберг зашла в какой-то магазин и сунула в свою сумку товару на десятки фунтов, а в кассу внесла лишь самую ничтожную сумму. «Очевидно, была пьяна», — говорит Руфина Борисовна. На суде она держалась развязно. Говорила: в тот день я украла кое-какие вещички еще и в другом магазине.

В газетах было сказано, что Будберг уроженка России.

Как удивились бы, узнав об этом, Горький и Уэллс — ее именитые lovers¹¹⁰.

Несмотря на головную боль, написал одну страницу «Набокова».

Солдатовы, с которыми я сейчас гулял в парке, сказали, что приезд Ахматовой в Оксфорд был почти незаметен.

8 октября. Рассказывают Солдатовы, что Ахматова заявила им, что не любит Чехова, так как он был антисемит, из всех писателей выше всех ставит Достоевского.

Познакомился с президентом Латышской Акаде- 1965

мии*.

Его жена, русская, Конкордия Николаевна рассказывает, что она пришла «записаться» с мужем в Загс, тамошняя служащая сказала ей: «Ой, не ходи, девушка, замуж за латыша. Латыши упрямые и злые мужья».

Откуда вы знаете?

Я сама замужем за латышом.

14. Уехали Солдатовы. Здесь Ив. Ив. Анисимов и Ажаев с женой. Больше я не знаю ни одного человека. Чуть-чуть простудился. Правлю «Доктора Айболита» для нового издания. Есть абсолютно бездарные страницы.

Добрый Ажаев принес мне адрес работника ЦК, ведающего поездками за границу, Альберт Андреевич Беляев. Он рассказывал вчера о том, что на каторге он был вместе с Заболоцким.

Сейчас примусь за комментарии к «Чукоккале».

Среда 28. Сегодня среда: Мортониха и Столярова. Пробую писать комментарии к Чукоккале. А Набоков? А подготовка 4-го тома.

Вчера мы гуляли: я, Ажаев, Щипачев и Храпченко. Храпченко рассказывал случаи, когда автор, не знающий языков, пишет солидные научные труды руками подчиненных ему специалистов (Щербина). Покойный Александров-академик прибег к такому способу: призвал к себе молодого человека, талантливого, и сказал ему: звонили из ГПУ, справлялись о вас, вообще вам грозит катастрофа: единственное для вас спасение — написать книгу в честь сталинских статей по лингвистике. Тот в панике пишет, Александров запугивает его вновь и вновь и получает книгу в 20 листов, на которой Александров ставит свое имя.

А Баскакова книга — о Чернышевском — вся невежественная, подло лживая, доносительная, — несмотря на критику Жданова и др. — получила в ВАКе высокую оценку и автору была присуждена степень доктора. Степень эту отняли у него лишь теперь, когда оказалось, что он проворовался. Ни одному автору нельзя дать свою книгу на рецензию — рецензент сопрет и выдаст за свое.

1965 Мне эти слова показались невероятными, слов

но на чужом языке. Оказывается, Коля, который был у меня три дня назад, вполне уравновешенный, спокойный, прошелся со мною над озером, — вчера после обеда уснул и не проснулся. Тихо умер без страданий. Марина — в трансе — вошла, увидела мертвого Колю и пошла на кухню домывать посуду.

Потом пришла Облонская, мы редактировали Уолта Уитмена, и это меня спасло. Весь день мы работали над «Листьями травы» — она умница, работяга, и я держу себя в тисках. Очень хорошо отнеслись ко мне Щипачевы и Ажаевы. И вдруг ночью приехал Андроников, и Люша привезла его, и он посидел у меня час. Я был отвлечен и увидел, что самая страшная БОЛЬ не дает мне показывать ее наружу. Коленька! С той минуты, как Мария Борисовна в 1905 году показала его большеголового мне в Одессе под олеандрами, я так привык, что у него, а не у меня будущее.

Кларочка делает все, чтобы облегчить мою муку. Получил портреты от Сингера.

Прости меня, Колечка, не думал я тебя пережить. В голову не приходило, что я буду видеть облака, деревья, клумбы, книги, когда все это для тебя тлен и прах.

8 ноября. Вчера Лидочка приехала из Комарова. Была у меня. Чувствует себя бодрее, чем в Переделкине. Статья Солженицына в защиту языка — против Виноградова*. Обсуждаем проект устроить его в Москве. Думаю о Коле непрерывно. Он написал рассказ, который сейчас не для печати. Он оставил около 700 страниц «Воспоминаний», вчера Марина читала о Стениче его записи — превосходны. У Марины на руках столько живья (или живности) — ждет внука от Митиной Ани, Женины малыши, Татины малыши — она найдет, куда приложить свое сердце. Я вновь как будто возвращаюсь к писательству. Сегодня утром оделся — одевался часа полтора — и вышел на снег, на мороз — прекрасная погода, со мной Михаил Борисович Храпченко, рассказывает о тех временах, когда он был министром культуры.

13 ноября. Мороз 12°. Говорил с Пузиковым. Действительно напечатают с моей статьей, но с прибавлением статьи Банникова, коему и предложено найти «сложность и противоречивость» пути Бориса Пастернака*.

15 ноября. Так развинтилось мое сердце, что меня сегодня перевезли в Кунцевскую больницу. Зоя Семеновна отметила увеличение одышки, опухание ног и т. д. Я в 515 палате больницы.

Здесь Исаковский, Вл. Сем. Лебедев, Паустовский. 1965