Дневники

15 августа. Я написал длиннейшее письмо в Иерусалим — воспоминанье о Жаботинском, который дважды был моей судьбой: 1) ввел меня в литературу и 2) устроил мою первую поездку в Англию*.

Впервые в жизни слушаю радио и вижу, что «радио — опиум для народа». В стране с отчаянно плохой экономикой, с системой абсолютного рабства так вкусно подаются отдельные крошечные светлые явления, причем раритеты выдаются за общие факты — рабскими именуются все другие режимы за исключением нашего.

Была вчера Люша. Читала «Гэтсби», которого Таня не захотела и слушать.

1965 Написал письмо Твардовскому.

С таким же правом можно сказать: газета — опиум для народа. Футбол — опиум для народа. А какие песни — всё бодряцкие — прикрывающие собою общее уныние. И персонажи — всё бодрячки — «вот, Ив. Пафнутьич, расскажи нам, как вы достигли в своем колхозе таких изумительных успехов…»

Небо свинцовое. Уже целую неделю ни одного клочка синевы. И бешеный ветер. Бывали дождливые летние месяцы и прежде, но таких не бывало. Из окна вижу стог сена — гниющий у меня на глазах. Так гниет весь урожай.

18 августа. Получил из Италии письмо от Исайи Берлина — сообщает, что итальянские газеты пишут о моем предисловии к стихам Пастернака. Симмонс прислал из Оксфорда вырезку из «Times’a» идиотскую — о том же. Какая-то канадская докторша прислала мне вырезку из канадской газеты — о том же: «Pasternak Poems». Нужно сообщить Евгению Борисовичу.

Был Митя. Веселый, умный, вернулся из Вильнюса. Рассказывал о Калининграде, о Минске. И мимоходом сказал о том, что умерла Фрида. Оказывается, она умерла в тот день, когда меня увезли в больницу, и об этом не проговорился никто из моих посетителей. Фрида — большое сердце, самая лучшая женщина, какую я знал за последние 30 лет. Говорят, Лида сказала над ее могилой чудесную речь*. Говорил Адмони. От моего имени послали венок. Очень осуждают Алекс. Бор. Раскина за то, что он во время болезни Фриды заперся у себя в комнате, ни разу не вышел к ней, не брился, не ел — и не поехал на кладбище… Я не осуждаю его, мне это понятно, и жаль его из-за этого втрое.

Люша принесла ужасные вести. Состоялся пленум, на котором разнуздались изуверы-черносотенцы. Опять поход на литературу, против «Нового Мира», против Бродского и вообще против всех, кто смеет иметь свое суждение*.

18. Приучаюсь к музыке.

Дивный концерт Рахманинова (3-й лирический концерт).

Дивная энергия чувства — бурный и мятежный фон, и на этом звуковом фоне хрустальный лирический голос — восторженный плач — некоторые куски из чистого золота. И вдруг пауза — и после нее задумчивые, медленные, наивные — медленные — звуки, готовые прерваться, близкие к тишине, почти тишина — ночные, уединенные, шепотные, разговор с самим собою, — и вот день,

рассвет, ярь солнца и страстей, мнимые приманки и 1965

ценности жизни, бешеное биение крови, молодость, Jasagung¹⁰⁹, здоровье.

— Надолго ли? Надолго ль все на свете? Была дробь, и вдруг потоки, взрывчатые, отрывистые, переходящие в пляску, праздничные (великолепные, без оглядки, простодушные) звучания, и опять шепот, — но я устал и дальше не слушал, но хрусталь и золото остаются в памяти на весь день.

Ужас-радио. Все передачи «Юности» сплошные мармеладно- сладкие сопли.

Говорил Гагарин, как поп:

«Вам открыты все пути», а если Люша захочет поехать в Голландию, а если я захочу написать, что «Русский лес» Леонова плох — этот путь будет мне закрыт.

В № 326 живет Н. А. Булганин. Он выходит из палаты, гуляет по коридору, отвечает на поклоны, но ни с кем не разговаривает.

22-е августа. Булганин узнал меня, светским образом пожал мою руку: «Что такое?.. Приходите, побеседуем».

24 августа. Вчера в парке — у озера — блаженный день. Подошел ко мне седой Семен Кирсанов, лицо загорелое, глаза живые, но говорит он глухо. Зовет к себе в палату № 666. С нами Стуга- рев, бровастый инженер-горняк. Интересно рассказывает об Индии (нищета: бездомные люди спят на земле, лежат сплошь на площади, но и здесь расслоения: у одних есть подстилка — это аристократы, у других есть и тряпье вместо одеяла, это магнаты, а у большинства нет ни того, ни другого). Касты в полной силе. Встретил… Вл. Сем. Лебедева и Цейтлина (из «Известий») — стиль у них по-прежнему глумливый, иронический — и в то же время нежный. Лебедев говорит, что русская интеллигенция очень обижена, что Шолохову не дали героя труда!!! Я взвился: разве интеллигенция следит за чинами? за бляхами, которые прицепят тебе на грудь. Какая же это интеллигенция! и т. д.

Была Марианна Петровна.

Сентябрь 15. Дивная погода. Мне лучше. Главное событие: «Театральная повесть» Булгакова — чудо. В 8-й книге «Нового Мира». Ослепительный талант. Есть гоголевские страницы.

1965 Статейка моя о Пастернаке — напечатанная в

«Юности» — вызывает столько неожиданных похвал. От Сергея Боброва, от жены Бонди, от семьи Пастернака слышу необычные приветы по этому поводу. Была группа студентов — выразить благодарность.

21 сентября. Приедет Пузиков из Гослита по поводу моего предисловия к Пастернаку.