Дневники

Понедельник 14. Октябрь. Были у меня Лили Брик, Катанян и Краснощекова. Из-за рассказов о судьбище не сплю, и самые сильные снотворные не действуют.

Илюша Зильберштейн прислал мне свою книгу об Александре Бенуа. Там есть письма Ал. Н-ча, написанные в моем дряхлом возрасте. И он тоже, оказывается, страдал от бессонницы — и такая же у него была вялость после ночи, отравленной барбитуратами.

Книгу я прочитал всю и пришел к убеждению, что он был блистательный писатель (иногда графоман) и, если не считать двух- трех шедевров, — посредственный третьестепенный рисовальщик. Но какая богатая, разнообразная жизнь, сколько дружб, восторгов и успехов.

Пятница 18. Октябрь. Вчера вечером приехал Солженицын. Я надеялся, что он проживет недели две — он приехал всего на сутки. При встрече с ним мы целуемся — губы у него свежие, глаза ясные, но на моложавом лице стали появляться морщины. Жена его «Наташа», работающая в каком-то исследовательском институте в Рязани, вдруг получила сигналы, что не сегодня завтра ее снимут с работы. Уже прислали какого-то сладенького «ученого», которого прочат на ее место. Через час после того, как он уехал из своей деревенской избы, сосед Солженицына увидел какого-то высокого субъекта, похожего на чугунный памятник, который по- военному шагал по дороге. У соседа на смычке собака. Субъект не глядел по сторонам — все шагал напрямик. Сосед приблизился к нему и сказал: «уехали!..» Тот словно не слышал, но через минуту спросил: «когда?» Сосед: «да около часу, не больше». Незнакомец быстро повернул, опасливо поглядывая на собаку. Сосед за ним — на опушке стояла машина невиданной красоты (очевидно, итальянская), у машины стояли двое, обвешанные фотоаппаратами и другими какими-то инструментами.

Все это Солженицын рассказывает со смаком, но морщины вокруг рта очень тревожны. Рассказывает о своих портретах, помещенных в «Тайме». «Я видел заметки о себе в “Тайме” и прежде, но говорил: «нет того, чтобы поместить мой портрет на обложке. И вот теперь они поместили на обложке це- 1968

лых четыре портрета. И нет ни одного похожего». Вечером пришел к нему Можаев и прочитал уморительные сцены из деревенской жизни «Как крестьяне чествовали Глазка». Очень хороший юморист, — и лицо у него — лицо юмориста.

Сегодня чуть свет Солженицын уехал.

Приехала Таня — успокоенная. Павлик — очень серьезен и ни на что не жалуется. Читает в тюрьме Пруста — занимается гимнастикой — готовится к физическому труду.

Мариночка:

— Ну давай, старичок, я тебе надену калоши.

Воскресенье 20. Октябрь. Приехала в гости Флора Литвинова с сыном Павла (Сережей) и его товарищем Женей. Оба — девятилетние.

Интересно, что у большинства служащих, выполняющих все предписания партии и голосующих за, есть ясное понимание, что они служат неправде, — но — привыкли притворяться, мошенничать с совестью.

Двурушники — привычные.

Среда 23. Октябрь. Третьего дня была Нина Кристенсен. Чудесная женщина, добрая, жалостливая. Рассказала о своей жизни. Ее первый муж был призван в армию во время последней войны. Попал в плен к японцам. Оставил ее беременную. Она ждала его с тоской. Пришло известие, что он умер. Японцы обращались со своими пленными свирепо. Прошел год, она вышла замуж за Кристенсена. И вдруг пришло известие, что первый муж — жив. Она вместе со вторым мужем стала ждать его возвращения. Второе известие: он только что умер. В это время у нее родился ребенок от Кристенсена — и скончался на третий день. Она была в Оксфорде, когда туда приехал Кирпотин. Его пригласил Оксфордский университет для прочтения лекций студентам, изучающим русский язык. Собственно, приглашение было отнюдь не персональным. Университет просил выслать кого- нибудь, кто владеет образцовой русской речью.

Могли бы прислать любого профессора — Лихачева, Оксма- на, Нечкину, Алексеева. Никому из них не дали визы — и послали Кирпотина, славного малого, но отличающегося местечковым еврейским акцентом. Был страшный конфуз в Оксфорде, едва только он открыл рот и произнес первую фразу. Коновалов, который должен был принимать его как почетного гостя, прикрыл себе ладонями лицо, студенты смеялись. Он говорил

1968 Щедрин, ударение и проч. Кирпотин так и не дога

дался о своем провале — и всегда вспоминает Оксфорд с улыбкой гордости. Должно быть, и я точно так же опозорился в Оксфорде и тоже не подозреваю об этом.

Приехал сегодня мой японский издатель Комияма-сан. КГБ не пускало его в Переделкино: запретная зона.

Пятница 25. Октябрь. Услышал о новых подвигах наших хунвейбинов: они разгромили «Библиотеку поэта» с Орловым во главе. В самом деле, эта «Библиотека» готовилась выпустить Ахматову, Гумилева, Мандельштама, «интеллигентских» поэтов и пренебрегла балалаечниками вроде Ошанина… Сняли Орлова, Исакович и других из-за того, что в книге Эткинда о переводчиках сказано, что Ахматова, Заболоцкий и др. не имели возможности печатать свои стихи и потому были вынуждены отдавать все силы переводам.

Забавный разговор с милым поэтом Чухонцевым. Я дал ему антологию английских поэтов. Встречаю его:

Ну как?