Дневники

4 января. На душе муть, тошнота. Всю ночь томит меня сознание непоправимой ошибки. Вчера я пришел в Гослит. Зашел в производственный отдел. Спросил: когда, по-вашему, выйдет 3-я книга «Лит. Москвы»? Может ли она выйти в марте? Там расхохотались. «Ни за что! Никоим образом! Дай бог, чтобы в мае. И то не наверняка». Это так взбеленило меня, что я бросился сдуру в «Москву» — и сказал: «Берите моего Чехова». Я не буду печатать его в «Лит. Москве». И пошел в «ЛитМоскву»: отдайте мне моего Чехова. И только что я это сделал, я почувствовал, что поступил подло, предательски; вдруг мне стало ясно, как люблю я Алигер, Казакевича — и главное, как люблю я «ЛитМоскву», единственный благородный литературный орган в это пошлое, страшное время. Теперь уже поздно, но как я не по-чеховски поступил со

7 марта. Вчера Жене сделали операцию. Снова разрезали правую руку от плеча до локтя — вставили гвоздь и зашили. Здесь мне очень худо — одиноко. Пойдешь от тоски к Маршаку, но он умеет говорить только о себе — это очень интересно, но во время тоски — мало утешения в том, что С. Я. был вундеркиндом и в Воронеже, и в Питере, и в Ялте. Он говорит о себе с умилением, которое сдабривает юмором, очень сердечным и ласковым.

Лида третьего дня выступала на пленуме писателей — по секции прозы — снова дразнила гусей под бурные аплодисменты собравшихся. Я вяло — еле-еле работаю над Уайльдом и думаю (гораздо более серьезно) над своим завещанием. Неожиданно — нисколько о том не заботясь, — я стал зажиточным стариком.

Все еще читаю Фолкнера. Мне очень нравится его почерк. В его романе я нашел слова, прямо относящиеся к здешним отдыхающим: «they had a generally identical authoritative air, like policeman in disguise and not especially caring if the disguise hid the policeman

1 «всем им была присуща одинаковая самоуверенность, и потому они напоминали переодетого полицейского, который не особенно беспокоится насчет того, хорошо ли маскирует одежда его службу в полиции…» (англ.).

2. Под тяжестью их груза, Один-другой куплет

3 августа. И конечно, не заехал! Это стиль работы Ляшкевича. Я решил подать в Секретариат такую записку. [Кроме даты — все напечатано на машинке. — Е. Ч. ]

2 декабря. Вчера в воскресенье приехал ко мне милый Кона- шевич с женой Евгенией Петровной и Самуилом Алянским. Библиотеку они одобрили. Конашевич согласился нарисовать на стене какую-нибудь сцену из пушкинских сказок. Улыбающийся, скромный, нежный, чуть-чуть глуховатый, он необычайно гармоничен — и полон той неиссякающей радостью, какою полны его рисунки. С удивлением я узнал, что Союз художников считает его отщепенцем — держит его в черном теле — и не дает ему даже путевок в санаторий.

Алянский обещал пожертвовать в библиотеку сохранившиеся у него листы гравюр.

7 декабря. Завтра уезжает Валя Берестов.

Как отвратительны наши писательские встречи. Никто не говорит о своем — о самом дорогом и заветном. При встречах очень много смеются — пир во время [чумы] — рассказывают анекдоты, уклоняются от сколько-нибудь серьезных бесед. Вчера были у меня: Алигер, Берестов и Нилин. Нилин рассказал два анекдота.

1 Уолт Уитмен «Переправа на бруклинском пароходике» (англ.).

7 марта. Но боже мой, какие бывают подлецы. Оказывается, что Югов, тоже печатающий в «Молодой гвардии» книгу о язы-

7 апреля. Утром во дворце — получал орден. Вместе со мной получал бездарный подонок Югов, которому я не подал руки. Брежнев говорил тихим голосом и был очень рад, когда оказалось, что никто из получавших орден не произнес ни одного слова. Любимое выражение Брежнева: «я удовлетворен», «с большим удовлетворением я узнал» и т. д.

1 июля. У Коли уже лет десять назад утвердились в голове неподвижные мысли: заговори с ним о декабристах, он сейчас же скажет, что это было обычное выступление гвардии, которая издавна привыкла назначать царей, и сошлется на примеры XVIII века. Заговори о языке, он скажет, что не слово, а предложение есть единица смысла и т. д.

Я знаю наизусть по крайней мере двадцать пунктов, по поводу которых он скажет то самое, что говорил в прошлый раз, — даже теми же словами.

Вчера звонил Михалков, который обещает выступить сегодня перед детьми. Костер назначен в три. Вряд ли погода изменится.

Отовсюду мрачнейшие сведения об экономическом положении страны: 40 лет кричать, что страна идет к счастью — даже к блаженству, — и привести ее к голоду; утверждать, что вступаешь в соревнование с капиталистическими странами, и провалиться