Все это в порядке вещей. И лишь два опасения: что немцы лишь проучивают большевиков, как «не подписывать» похабного мира, и большевики проучатся, и покорятся, и немцы, взяв, что они себе жирно наметили, еще будут поддерживать столь им удобное российское «правительство». Лучше для их жадности не будет ведь! Только… но это потом, а теперь о втором опасении. Даже не опасение… просто некоторое содрогание инстинктивное перед моментом операции в том случае, если немцы не остановятся (большевики не успеют покориться) и если желанное (Боже, до чего дошла Россия!) немецкое спасенье к нам прибудет. В последний момент орда жестоко себя покажет: осенние мухи жестоко жалят, издыхая.
Но пусть! Все – лучше, чем то, что сейчас длится.
С каждым днем яснее, неоспоримее:
Полузаеденную царем Россию легко доедает война. Но спеши, спеши с миром, Европа! Еще год войны – содрогнутся и твои здоровые народы. И твой, Германия! Еще год – они приблизятся, один за другим, к тому же
Этому «продолжению» – какие конгрессы положат определенный конец? Тут конец – вне человеческой воли и разума, он теряется в темноте…
А немцы, кажется, в лучшем для большевиков случае, позволяют им сидеть лишь над голодным Петербургом. Вряд ли не выгонят они их, несмотря на любой похабный мир с петербургскими, из Украйны и из Финляндии. В Финляндии они энергично помогают «белой гвардии», уже удушили самыми немецкими газами 2000 человек.
О другом. Как дико видеть плоды своих ночных трудов, свои слова – подписанные ненавистным именем. Но не отрекаюсь. Отвечаю за то, что делаю. Я – человек. Объяснение напишу «при свободе». Доживу ли? Дневник все обессмысливается. Не оставить ли? Чтобы потом, мемуарным способом… Но это две вещи разные, и пусть дневник скучен – только он дает понятие
О, столько вижу, слышу, знаю, и – нельзя писать! Нечестно писать. Европейцы, вы этого абсолютно не разумеете? Ну конечно!
Итальянского посла ограбили у самой Европейской гостиницы (пора переименовать ее в Российскую). «Соглашатели» из «Новой жизни» (см. старое «Новое время») скоро пойдут в «правительство». Клянусь, что если не рано, то поздно – в нем
Циник Суханов, кажется, уже пошел. Это слух, впрочем.
Вот оно, разыгрывается «по писаному». Утром узнаем, что немцы двинулись по всему фронту, и с севера, и с юга, и с запада. Швеция заняла свои острова. Немцы просто себе пошли и идут, заявляя при этом, что идут (надо заметить!) «не для захвата лишних территорий». Большевики, газетно, еще продолжают хорохориться, но… в 10 ч. утра уже послали в Берлин унизительную телеграмму с предложением (мольбой?) подписать тот (похабный) мир, от которого отказались в Бресте. Вот те и «небывалое», коим они так недолго, в полном идиотизме, хвастались!
Тут же явился слух, что левоэсеровская мразь – против этой телеграммы, не может будто выдержать, выходит из «правительства».
Но пошел Ив. Ив. сегодня ратовать за очередного арестанта. Талмудист Штейнберг встретил его весь трясущийся.
– Вы знаете, что случилось?
– ??
– Да вот, так и так, сегодня мы такую телеграмму…
– И вы тоже? И вы согласились?
– Да ведь как же? Да ведь немцы идут… Ведь они, пожалуй, и дальше пойдут? А мы ничего не можем… Ну, 50 тысяч красногвардейцев пошлем… Так ведь немцы их сейчас же перестреляют…
– Конечно, перестреляют. О чем же вы раньше думали? Разве не явно было всем и каждому, что именно так будет? Как же немцам не идти?
– Мы думали… пролетариат… Мы думали… а теперь где же защита нашей революции? Надо соглашаться…
Ив. Ив. даже руками всплеснул.
– Вот так ловко! Пролетариат! Думали! Хорошо думали, нечего сказать! Вот вам «мира не хотим, войны не ведем»!
До позднего вечера на изъявляющую покорность телеграмму ответа не было.
Наконец узнаем: пришел ответ. Гласит: пришлите
Сию минуту происходит «бурное» заседание мятущихся большевиков: как отвечать? Что послать в Двинск?