Дневники

Ведь теперь им нужно самим предложить тот мир, который они не захотели принять как «аннексионистский». Достаточно громко его таким огласили. Это бы что! Им ведь на все наплевать, лишь бы усидеть. Но примет ли еще Двинск мир Бреста? Что прибавить придется? Или вдруг немцы вспомнили, что у Германии есть разумные, серьезные основания быть против мира, всякого, с данной Россией, зараженной и заражающей, быть против открытия ей своих границ?

Каются теперь большевики, что не удержались на первой своей твердой линии во дни Бреста, – линии, мной отмеченной: лгать, извернуться и принять. Их сбили и соблазнили левые эсеры и «небывалое»… Дрожмя дрожат большевики, а вдруг Германия-таки порешила их свергнуть? По-прежнему они пойдут «на все и даже более», чтоб удержаться у власти; но закралось сомненьице: не на эту ли священную точку посягает Германия?

Страшно сказать, но все-таки скажу: мне думается, что Германия, от сомнения и жадности, уже потеряла разум. И, если Троцкие запредлагают ей и то, и это, и семижды аннексионистский, самый «двинский» мир, – только нам дозвольте сидеть! Только своих позвольте до косточек объедать, да и косточки нам отдавать! – если, что наверно, так будет, обалдевшие от жадности немцы соблазнятся. На всю опасность заразы закроет им глаза надутая уверенность в себе. О, как она оглупеет!

Непременно соблазнится. Да, так будет. Да, я думаю…

Впрочем, ничего не думаю, и не хочу ни о чем думать, я тоже собрана в одной точке: в острие против предателей, убивших, распявших мою Россию и ныне, под крестом, делящих ее одежды.

В каком последнем хитоне будут они завтра метать жребий?

7 февраля, среда

Все на своих местах, идет «нормально». Немцы, кажется, склонны заключить что-то вроде мира: есть признаки…

Остановят где-нибудь ход, оставив сидеть большевиков. Эти, значит, своего пока достигнут. Очень хорошо.

Союзники поразительно мало понимают. Благодаря ли неудачным представителям или коренному их непониманию России – но они странно действуют. Англия несколько определеннее: посол ее уехал – неофициально, правда, – но другим и не заменен. Мы не требуем, чтобы союзники думали о наших интересах, – отнюдь! Но каждая страна, думая о своих, должна бы понимать, что эти свои связаны с общемировыми. Мы, таким образом, хотели бы от правительства каждой страны только более широкой и дальновидной заботы о своих собственных интересах. Союзники сейчас несколько уподобились нашим ослепшим кадетам перед революцией: «полная победа над Германией!» – и, конечно, ничего не видят, даже не видят, что этой победе грозит и откуда (пусть и будет победа, если будет).

Не учитывая опасности существования России в виде чумного очага, они смотрят крайне просто: в России какое-то правительство, это ее дело; для нас оно плохо, если заключает сепаратный мир, и хорошо, если не заключает. (К тому же и воспитаны мы так, что в чужие дела не мешаемся.)

Когда Троцкие начали свои фарсы с «небывалым» – союзники усмотрели тут одно: ага, мира не заключают. Значит – хорошо. И тотчас пошли дипломатические, условно-милые улыбки большевикам и Троцкому в частности.

Очередной фортель – приниженные мольбы о каком угодно мире с Германией – застал послов именно за обсуждением какого-то – осторожного, правда, – нового изъявления дружественности большевикам… и совсем ошеломил.

Случаен ли столь неудачный подбор послов? А послы так ничего не понимают, что… за Евгением Семеновым послали для информации! Точно анекдот.

Тут могли бы помочь кадеты… но они скрываются. Да и очень в них много озлобления, кроме их святого страдания и справедливого отчаяния.

Германия всегда понимала нас больше, ибо всегда была к нам внимательнее. Она могла бы понять: сейчас мы опаснее, чем когда-либо, опасны для всего тела Европы (и для тела Германии, да, да!). Мы – чумная язва. Изолировать нас нельзя, надо уничтожать гнездо бацилл, выжечь, если надо, – и притом торопиться, в своих же, в своих собственных интересах!

Германия скорее могла бы понять это, но, как сказано, она ожидовела и оглупела. И воображает, кстати, что, сама разведя у нас культуру этих бацилл, сумеет с ней обращаться, что она, Германия, застрахована. Посмотрим!

Что-то роковое в недальновидности Европы.

Чума опаснее штыка.

8 февраля, четверг

Почти не верю, что мы все это перенесем, переживем и увидим хоть полоску зари.

Но что же? Будем записывать, пока есть силы и разум. Наступление – шествие – немцев продолжается, почти церемониальным маршем. Они уже за Минском, подходят к Пскову. На юге – не так далеко от Киева.

Большевики совершенно потеряли голову. Мечутся: священная война! Нет, – мир для спасения революционного

Петрограда и советской власти! Нет, – все-таки война, умрем сами! Нет, – не умрем, а перейдем в Москву, а возьмут Москву, – мы в Тулу, и мы… Что, наконец? Да все, – только власти не уступим, никого к ней не допустим, и верим, германский пролетариат… Когда? Все равно когда…