Дневники

Все время что-то толкает внутри, кипит, хочешь чего-то сказать, крикнуть, написать, сообразить, сделать… и все это, подавленное, затвердевает тупым камнем внутри. Ни с кем ведь не видишься (да и с кем?), ничего, кроме слухов, слухов и… неприличной матерщины «красных» газет. Именно теперь, думаю, мы бесповоротно разучимся писать. Потеряем дар слова, как на глазах теряем здравый смысл.

Мы в каменном мешке. Уехать в Москву? Но туда уже почти не пускают. И надолго ли эта сравнительная «свобода» в Москве? Ведь уже туда отправился Ленин…

Сегодня «купили» у разбойников Терещенко и Кишкина. За Терещенку нагло потребовали 100 тысяч, а за Кишкина (с паршивой собаки хоть шерсти клок!) три тысячи. На протесты не стеснялись сказать: «Вы же знаете, как нам теперь деньги нужны». У Кишкина и 3 не было, за него хотел платить Красный Крест, но Штейнберг отказал в расписке: «Неловко». Заплатила мать Терещенки.

Ив. Ив. сам вывел пленников из тюрьмы. И тотчас первая улыбка «свободы» навстречу: свора красной рвани, направляющаяся в Смольный. Уж Ив. Ив. скорей пленников в переулочек, от этого зрелища.

Немцы делают вид, что собираются идти на Лугу, куда несчастная эта воробьиная стая и посылается, «для победоносного отражения немецких калединцев» (sic). Немного осталось бы от «победоносцев», если б действительно немцы на них пошли (и если б те не успели удрать).

Кровь несчастного народа на вас, Бронштейны, Нахамкесы, Штейнберги и Кацы. На вас и на детях ваших.

Трехдневный срок для подписания «мира» истекает в понедельник утром. Жиды доплелись до Бреста. (Все-таки не в Двинске, куда они лишь первые мольбы и согласия на все послали, совершится это позорное, тайное, «мирное» деянье.)

В московских газетах («Русские ведомости») есть несколько статей Бориса. В них интереснее всего – тон (атмосфера борьбы) и праведные упреки эсеров в бездейственности. Да, с ними случилось непоправимое: они потеряли революционность. Теперь все уехали. Да нигде у них ничего не выйдет. Ни к кому не применятся, так и сгинут.

Илья сам говорил: «Нет у нас ни одного решительного человека. Серая публика».

Серая, хлипкая. Чернов, что ли, их так разложил?

Бориса возненавидели, изгнали, – выбрали вождей: Чернова и Натансона. Ожглись на последнем (он сразу пошел в большевики), да и Чернов, если не с большевиками, а ходит по Москве «крашеный» – то это чистая случайность… Завтра, кажется, выкупаются все, кроме Бурцева. Ив. Ив. сам точно каторжный с этими хлопотами и выкупами.

Завтра же вводятся новые «меры»: ввиду отсутствия денег у большевиков налог в пользу Советов; и затем – «немедленное вселение рабочих в буржуазные квартиры». Скоро, значит, я уже не буду иметь своего письменного стола и своих книг. Книги – первый признак «буржуазности». У нас же их столько, что наша квартира во всем доме, конечно, самая «буржуазная».

17 февраля, суббота, 5 ч. вечера

Вчера поздно ночью Смольный, получив от своих караханов (мирной делегации) телеграмму о высылке обратного поезда, – задрожал, испугался, решил, что все кончено, немцы не соглашаются ни на что. Даже Ленин объявил официально (сам сидел в Москве), что «надо оборонять Питер».

Но это волнение недолго длилось: караханы не глядя подписали немецкий мир и теперь возвращаются, полуликуя, полутруся (желают охраны к поезду).

Ленин торжествует. Хотя в то же время Киев взят германцами. Ну-с, вот.

Позднее

Кроме Авксентьева, сегодня выпустили (все тайком) и Бурцева. Этого Ив. Ив. прямо один «вырвал», как он говорит, из их рук.

Большевичка Галина (макака) ликующе телефонировала Манухиным: «Мир подписан, советская власть спасена».

Мир же такой, что они даже и своим, даже наиболее приближенным, сразу не смеют открыть его условия (о нас всех и говорить не стоит; полагается, что население Петербурга ровно ничего не должно знать. «Брестский договор» – самый тайный из всех «тайных договоров», которые когда-либо были подписаны).

Частично осведомляют «своих». Пока лишь сказали, что у России берется Карс с Батумом (это сверх всего запада и севера).

Исполняются мои предсказания насчет оглупевшей, одуревшей от жадности Германии. Ведь большевики предлагали ей все, только выбирай, за свое царство. Перед таким соблазном не устояла Германия: какие выгодные люди, пусть сидят, это недорого…

Измученный, возмущенный Петербург (честные люди) упрямо не хочет этому верить. Упрямо стоит на своем, что не мытьем, так катаньем, а немцы доедут большевиков. Никто не допускает, чтобы немцы не знали, как для них самих, в их собственных интересах нужно наискорейшее свержение большевиков.

Так горячи эти толки вокруг меня, так бесспорны доказательства опасности для Германии брестской сделки, – что и я, слушая, начинаю заражаться, сомневаться… Нет ли, в самом деле, у немцев какого-нибудь камня за пазухой для большевиков?