Дневники

Имение князя «взято», конечно. Сидит «комиссар», молодой губошлеп. Из княжеского дома потаскал половину вещей, стреляет в парке дроздов, блестя лаком новых ботинок. Ведет себя законченным хамом.

Но к черту здешнее. Было: очень глупое «восстание» левых эсеров против собственных большевиков. Там и здесь (здесь из Пажеского корпуса) постреляли, пошумели, «Маруся» спятила с ума, – их угомонили, тоже постреляв, потом простили, хотя ранее они дошли до такого «дерзновения», что убили самого Мирбаха. Вот испугались-то большевики! И напрасно: Германия им это простила. Не могла не простить, назвалась груздем, так из кузова нечего лезть. Идет там, конечно, неизвестная нам каша, но Германия верховодствующая, Германия Брестского мира и большевиков (т. е. та, с которой мы единственно и можем считаться) – простит большевикам всякого Мирбаха.

На райскую нашу Совдепию апокалиптический ангел вылил еще одну чашу: у нас вспыхнула неистовая холера. В Петербурге уже было до 1000 заболеваний в день. Можно себе представить ярость большевиков! Явно, что холера контрреволюционна, а расстрелять ее нельзя. Приходится выдумывать другие способы борьбы. Выдумали, нашли: впрягать «буржуазию» в телеги для возки трупов и заставлять ее рыть холерные могилы.

Пока еще не впрягали, а рыть могилы эти уже гоняли. Журналисты («буржуи»!) описывают впечатления свои этого рытья.

Интереснее: Милюков объявился в Киеве и, кажется, делает шаги в смысле «германской ориентации». На основе моей второй схемы (свержение большевиков, пересмотр Бреста и т. д.). Сочувствующие уверяют, что германское правительство «немо, но не глухо». Пусть утешаются этим, если могут. Новая утопия! Но не хочу повторяться.

Об остальном мы знаем здесь, в деревне, так же мало, как в Петербурге.

6 июля, пятница

С хамскими выкриками и похабствами, замазывая собственную тревогу, объявили, что расстреляли Николая Романова. Будто бы его хотели выкрасть, будто бы уральский «совдеп», с каким-то «товарищем Пятаковым» во главе, его и убил 3-го числа. Тут же, стараясь ликовать и бодриться, всю собственность Романовых объявили своей. «Жена и сын его в надежном месте»… воображаю!

Это глупость – зарыв, и никакой пользы для себя они отсюда не извлекут. Не говорю, что это может приблизить их ликвидацию. Но после ранней или поздней ликвидации – факт зачтется в смысле усиления зверств реакции.

Щупленького офицерика не жаль, конечно (где тут еще, кого тут еще «жаль»!), он давно был с мертвечинкой, но отвратительное уродство всего этого – непереносно.

Нет, никогда мир не видал революции лакеев и жуликов. Пусть посмотрит.

Немцы опять наступают на Париж. Идет сражение на Марне. Война перехлестнула все человеческое. Могут ли люди ее кончить?

Вчера ночью – мороз. Сегодня удивительной красоты прохладный день. Мы ходили по бесконечному лесу, глухому, высокому и прекрасному. Зеленая, строгая тишина. И нет «истории». Мир был бы прекрасен без людей. Я начинаю думать, что Бог сотворил только природу и зверей, а людей – дьявол.

21 июля, суббота

Убили, левые эсеры, после здешнего Мирбаха, и Эйхгорна с адъютантом на Украйне. Большевики довольны, что не у них (точно это не от них!). Германия опять закроет глаза, сделает вид, что это вовсе не от близкого соседства с «дружественной» советской властью.

Чехо-словаки (или кто?) взяли Екатеринбург. Вообще же неизвестно ничего. Лишь наблюдается осатанелое метанье большевиков.

Это производит странное впечатление, ибо причин-то беспокойства мы не видим – они скрыты.

В Москве уже нет ни одной газеты. Запрещены «вплоть до торжества советской власти» (sic). Какого же им еще «торжества?». «Русские ведомости» и «Русское слово» ликвидировали дела, сотрудники уехали в Киев.

Из петербургских еще живы только «Речь» и «Листок», да 2–3 вечерних. Но жизнь их считается минутами. Нет сомнения, что будут ухлопаны.

Фунт мяса стоит 12 р. Извозчик на вокзале – 55 р. и более. Гомерично.

22 июля, воскресенье

Итак! Запрещены «все» газеты и «навеки». Как в Москве. Большевики вне себя от тревоги (?).

Погода ужасная.

Остальное неизвестно.

27 июля, пятница

Было: Дима в среду утром уехал в город, узнавать, чем пахнет. Уехал со Злобиной. (Злобины, мать и сын-студент, мой большой приятель, живут с нами на Красной даче нынче, на второй половине.)

Вчера Дима, с трудом, звонил сюда по телефону, что поезда не ходят, что если они не вернутся ночью, то чтобы мы ехали «при первой возможности».

А мы сидим в гигантском доме втроем – Дмитрий, я и Володя Злобин – и в полном неведении. Стали на всякий случай собираться, весьма неохотно.

Однако часа в 2 или 3 ночи Дима со Злобиной приехали.

Долго, ночью же, разговаривали. Положение сложное, трудно передать.