Дневники принцессы

Папа объяснил, что я не могу перейти в другую школу только из-за того, что меня во всеуслышание назвали принцессой. Мне придется по-прежнему ходить в школу Альберта Эйнштейна, а Ларс будет меня сопровождать и защищать от журналистов. Я поинтересовалась у папы, кто же будет его возить, и он указал на нового водителя – Ханса.

Тот кивнул мне в зеркало заднего вида и сказал «Привет». А я спросила:

– Ларс теперь все время будет ходить за мной по пятам?

А если я пойду в гости к Лилли? Ну, если бы мы еще дружили.

И папа ответил, что Ларс пойдет вместе со мной.

Значит, я больше никогда никуда не смогу пойти одна.

И тут меня понесло. Откинувшись на заднее сиденье и чувствуя, как на лице то и дело отражаются красные огни светофоров, я заявила:

– Ну все. Хватит. Я больше не хочу быть принцессой. Можешь забрать свои сто долларов в неделю и отправить бабушку обратно во Францию. Я отказываюсь.

– Ты не можешь отказаться, Миа, – устало проговорил папа. – Сегодняшняя статья отрезала тебе путь к отступлению. Завтра твое лицо будет на страницах всех газет Америки, а может быть, и всего мира. Все узнают, что ты принцесса Дженовии Амелия. И, кроме того, ты не можешь перестать быть тем, кто ты есть.

Наверное, настоящие принцессы так не поступают, но я проплакала всю дорогу до «Плазы». Ларс одолжил мне свой носовой платок, и я ему очень благодарна за это.

Опять среда

Мама считает, что Кэрол Фернандес узнала все от бабушки.

Не хочу верить, что бабушка могла так поступить – разболтать газете про мою личную жизнь, и это при том, что я здорово отстаю по принцессоведению. Спорим, теперь от меня потребуют, чтобы я постоянно вела себя как принцесса. В смысле как настоящая принцесса. А бабушка еще даже не добралась до самого важного – ну там, как ловко отшивать в спорах всяких злобных противников монархии вроде Лилли. Пока бабушка научила меня только, как правильно сидеть, одеваться, пользоваться вилкой для рыбы, обращаться к старшему обслуживающему персоналу во дворце. Еще – как благодарить и отказываться от чего-либо на семи языках, как готовить сайдкар, и немного теории марксизма.

Ну и какая мне от всего этого польза?

Но мама твердо убеждена, что это бабушка, и ее не собьешь. Папа ужасно злился, но мама не дрогнула. Она твердила, что только бабушка могла разболтать все Кэрол Фернандес, папе достаточно спросить, и он все узнает.

Папа спросил, но не бабушку, а маму. Он спросил, почему маме не приходит в голову, что проболтаться журналистке мог мамин дружок. Спросил – и, думаю, тут же пожалел об этом. Потому что у мамы стали такие глаза, какие бывают, когда она в бешенстве. Такие глаза у нее были, когда я рассказала ей, как один дядька на Таймс-сквер тряс передо мной и Лилли сами знаете чем, когда мы снимали очередной сюжет для шоу. Мамины глаза тогда сузились так, что превратились в крошечные щелки. А затем, я и оглянуться не успела, а она уже натянула пальто и кинулась на улицу, чтобы надрать задницу тому психу.

На этот раз мама не стала надевать пальто. Она зло сузила глаза, сжала губы в тонкую полоску и процедила:

– Пошел вон!

Ее голос в эту минуту напомнил мне голос полтергейста из фильма «Ужас Амитивилля».

Но папа не ушел, хотя формально мансарда принадлежит маме. (Какое счастье, что Кэрол Фернандес не упомянула наш адрес в своей статье. И счастье, что мама до смерти боится, как бы сенатор Джесси Хелмс не натравил ЦРУ на художников, которые, как и она, затрагивают в своем творчестве социальные и политические темы, и как бы Национальное агентство по охране окружающей среды не отняло у нее ее гранты. Вот почему она сделала все, чтобы нашего номера не было в телефонной книге. Именно поэтому журналисты еще не обнаружили мансарду, и мы можем спокойно заказывать китайскую еду, не опасаясь прочитать на следующий день в газетах типа «Экстра», что принцесса Амелия любит вегетарианский мушу.)

Вместо того чтобы уйти, папа начал:

– Послушай, Хелен, ты настолько не любишь мою маму, что не хочешь видеть правду.

– Правду? – взвилась мама. – Правда, Филипп, заключается в том, что твоя мама…

Тут я решила, что лучше мне свинтить в свою комнату. Я даже надела наушники, чтобы не слышать, как они ругаются. Так всегда делают в телефильмах подростки, у которых родители разводятся. Сейчас мне больше всего нравится последний фильм с Хилари Дафф. Сама знаю, что это сопли в сахаре, и никогда не признаюсь в этом Лилли, но в глубине души мне иногда хочется быть Хилари Дафф. Мне однажды даже сон такой приснился, как будто я Хилари и выступаю в школьном актовом зале в таком розовом мини-платье, а перед выходом на сцену Джош Рихтер сделал мне комплимент.