Дневники русской женщины

Народ здесь благодушествует во время урожая и бедствует при неурожае – та же первобытная зависимость от природы и беспомощность, что и в доисторические времена. Эти взрослые дети с трогательною наивностью отвечают на вопросы: отчего не идете на заработки?

– Мы портняжим (в Верхних Меретяках), почитай, вся деревня… в чистопольский уезд ходим, ну, а нынче и там заработки-то плохие, потому и там голод… ну, мы и вернулись.

А куда-нибудь идти в другое место, приняться за другое дело – им и в голову не пришло, и не умеют.

Кто виноват?

Даровая помощь развращает народ, говорят. Отчасти я это вижу и здесь: ко мне приходят так, попрошайничать зря, а что делается в Больших Нырсах со столовыми, сколько там злоупотреблений, как народ обкрадывают, обвешивают, варят жидкую кашицу, как врут и изворачиваются, – об этом знает лишь заведующая столовой. В голод 1891 года, когда здесь была одна англичанка и оказывала помощь хлебом и одеждой, ее обманывали без зазрения совести и потом над ней же смеялись,

21 мая, днем

В столовой шум… нечто похожее на битье в набат, когда полдеревни сгорело… Всех, конечно, не прокормишь, а та часть, которая кормится, все равно делится своим приварком с прочими членами семьи, разбавляет его водой; по-настоящему сыт никто, наверно, не бывает, но и не голодны.

Народ в силу своего невежества не может правильно смотреть на столовые и вообще на подобного рода помощь; даровая раздача чего-либо представляется ему чем-то обязательным для всех, несмотря на разницу положения семьи. Сегодня, например, пришел ко мне бедный «крещеник» просить картошки для посева в огороде, одновременно с ним пришел и состоятельный с такой же просьбой; хорошо, что хозяева предупредили меня, а то выдала бы деньги совсем зря. В Больших и Малых Нырсах – татарских деревнях – еще того хуже: кража, ложь и общее замалчивание всякого мошенничества, сплочение массы, делающее очень затруднительным борьбу с этим злом. Русские еще скорее выведут на свет лганье, но татары стоят друг за друга и не выдадут ни вора, ни плута, а поддержат его.

Мало-помалу меня охватывает какая-то усталость от сознания бесплодности своей работы. Ясно сознаешь, что в конце концов вышло более пользы из этой поездки для себя лично, для опытности и знакомства с положением народа, но для него, для народа-то… вряд ли что-нибудь сделала…

Вот и теперь: больные у меня в деревнях, – что я могу для них сделать? – раздавать лекарства, которых очень мало и в аптеке-то (в с. Казылях), чай, сахар и лимон? Белый хлеб? – но ведь его так немного, 5 пуд. 30 фунтов уже раздала, а всего-то по ¹/₂ф. в день на человека, – много ли этим поможешь? Вот и студент, командированный от Красного Креста, говорит, что его цинготные пока поправляются, а его командировка кончается 10 июня и столовая Красного Креста закрывается.

– Что ж потом? – Он пожимает плечами: – Потом, быть может, начнется та же цинга… что ж я сделаю?

Стоило ли ехать сюда на три недели, много ли пользы я принесла? – И в то же время не можешь не сознаться, что если б не поехала, кто бы позаботился о здешних больных? А выздоровеют ли?

25 мая, дер. Верхние Меретяки

Завтра день великого праздника народа русского, а я – открываю питательный пункт здесь для цинготных больных. Таким образом сбылось, хотя и помимо всякого содействия с моей стороны, желание одного писателя, который, вместо торжеств, стоящих больших денег, предлагал в этот день кормить голодающих «именем Пушкина». Помню это письмо в «СПб. ведомостях»; оно мне понравилось, и я отправила его автору тотчас же сочувственное письмо, без подписи.

А все-таки хотелось бы, ах, как хотелось бы в этот день в Москву, в Святые Горы поклониться могиле его, посмотреть на выставку Пушкинскую. Грустно, грустно проводить этот знаменательный день здесь, среди полнейшей азиатчины, среди тьмы невежества, бедствия и с сознанием слабости своих сил.

Тем не менее я не колебалась в выборе: вместо Москвы, или Святых Гор, или Петербурга поехала сюда, желание «послужить народу» переломило всякие эгоистические соображения, и я здесь, но вот в этот день – моя прежняя страсть к литературе просыпается, почитание Пушкина, увлечение его творениями с детства – все вспоминается мне, и я переживаю борьбу, запоздалую, конечно, но все-таки борьбу…

Дня три назад получен здесь сборник избранных сочинений Пушкина, изданный редактором «Русского чтения», составленный довольно плохо, но я и ему обрадовалась: точно благоуханием повеяло на меня при чтении этих гениальных страниц, полных поэзии, такой поэзии, выше которой вряд ли что-либо есть на свете… Я перечитала его уже два раза, выбирая отрывки для чтения крестьянам, которое намеревалась устроить завтра – в день рождения поэта. Но вчера, встретившись в Больших Нырсах с И-товичем, получила от него предложение устроить столовую и чайную для больных цингой в Верхних Меретяках; ввиду предстоящего скорого отъезда надо было спешить пользоваться временем, и вот вчера я наняла квартиру, сегодня я переехала и открыла чайную…