Дневники русской женщины

Вчера вечером скончался М.Н. Капустин. Я была сегодня на панихиде… Лицо покойного нисколько не изменилось. Вот он лежит спокойный, неподвижный, – и та рука, которая подписала разрешение на моем прошении о поступлении на курсы – уже не шевельнется более. С каким-то невыразимо-глубоким чувством смотрела я на лицо умершего; мне вспоминалось близкое прошлое, всего за 4 года назад, вспоминался мой разговор с ним, – и все тяжелое время перед поступлением на курсы. Чувство благодарности живо в моей душе, хотя и сознаю, что Капустин, в сущности, обязан был принять меня на курсы, и он сделал только то, что должен был сделать; но его два письма к матери, его старания добиться ее согласия – все это глубоко тронуло меня, и я никогда в жизни не забуду светлый, благородный образ действий Капустина.

Согласно последней воле покойного, на гроб не возлагается венков, но они все-таки есть и сложены сбоку, у стены; среди них и от университета, и «от профессоров, администрации и слушательниц В.Ж. Курсов».

У меня всегда было желание иметь его фотографическую карточку с автографом; но этому желанию, как и многим моим сильным желаниям, не суждено было осуществиться: два года назад, на акте, я лично просила Капустина дать свою карточку – он любезно согласился и потом, конечно, забыл. Теперь приобрету сама его портрет и поставлю на свой письменный стол.

10-го, вечером, в Пскове я гуляла с Л-тиным и рассказывала ему свое поступление на курсы; я никогда и ни с кем не говорю об этом – и вся взволновалась, и тяжело было мне вновь коснуться душевной раны, и, оказывается, в это время М.Н. уже умирал… И всегда у меня было какое-то предчувствие, что с окончанием курсов – кончится и жизнь того, с кем связано так тесно мое поступление на них…

Спокойствие смерти… хорошо оно, когда человек умер, прожив жизнь недаром. Капустин… не знаю о нем как об администраторе, но для наших курсов он сделал много: сколько курсисток обязаны ему своим приемом сверх комплекта! при нем число слушательниц дошло до 900 с лишком – немного не хватало до прежней цифры.

Он умер; но что ж? Ведь мое благодарное чувство к нему умрет со мной. Это своего рода молитва… Поклонясь гробу – я перекрестилась… зачем?

14 ноября

Завтра надо пойти на вынос.

Смерть вызывает на размышления о бессмертии души. Если оно есть, то представление о загробной жизни у нас, интеллигенции, должно складываться сообразно нашему умственному и нравственному развитию. Ведь так же, сообразно своей культуре, складывали представление о рае народы всех времен. Я представляю себе загробную жизнь как высшее, непрерывное удовлетворение всех нравственных и умственных стремлений, близость того идеала, которое мы называем словом «бессмертие», а верующие – Богом; глубокая гармония духа, происходящая от внутренней удовлетворенности, вечная любовь, преображение душ, совершающееся под влиянием этой любви, делает для людей доступным тот идеал братства и равенства, который недостижим здесь на земле. И эта божественная гармония, эта дивная музыка души, единение всех людей, возвысившихся, облагороженных – чужды всей грязи, которая остается на земле вместе с оболочкой тела, – вот такое представление о блаженстве должно бы создаться у нас. Это ведь своего рода религия…

Прочла как-то в воспоминаниях Пассек, что Герцен в детстве был очень религиозен и с утратой детской веры – он обратил всю свою энергию, всю любовь своей души, все ее силы на служение человечеству. Я, конечно, далека от мысли сравнивать себя с таким замечательным человеком, но сущность-то души часто бывает сходна у людей: не я одна была религиозна – и потом, отказавшись от прежней веры, обращала свои духовные силы на мысли об общем благе. Натуры нерелигиозные в детстве, холодные, спокойные – не могут понять этого переворота. И вот я чувствую, как мои душевные силы незаметно обращаются на работу для идеи, справедливость – моя религия, вера в прогресс – моя вера…

Я не могу жить, как живет Ч., с ясным сознанием неспособности ответить на вопрос о причине своего существования, и все-таки жить, – нет, я не могу! У меня должен быть свой идеал, в нем и сказалась религиозность моей натуры. Что ж! я от этого не отрекаюсь…

Первым шагом к осуществлению своих мыслей была моя статья, которую я написала ровно две недели тому назад, о женском образовании, где я разбираю вопрос о средней женской школе. Теперь как раз своевременно поднять его – идут толки о реформе средней мужской школы, а о женской никто ничего не пишет; вот я и написала эту статью в силу неудержимого внутреннего стремления – изложить свои мысли, поднять вопрос существенный, важный, необходимый. Что выйдет из этого – не знаю, но мой нравственный долг обязывает сказать то, что я считаю нужным сказать. Эту статью прочли Ч. и педагог Н.Ф. Ар-ев, сказав оба, что годится для печати, последний же посоветовал направить ее в «Женское дело». Я сегодня была в редакции, передала ее А.Н. Пешковой-Толиверовой, и она обещала поместить в декабре или январе. А впрочем, вдруг не напечатают?[5]

17 ноября